Талли

— А потому, — сказала Талли, — что Канзас находится в самом сердце Америки. И летом, Америка ближе всего к Солнцу. А значит, и ко всему остальному небу. А раз Канзас посреди Америки — значит, он и есть ближе всех к Солнцу.

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно, — ответила Талли.

Дженнифер помолчала, обдумывая услышанное.

— Талл, а как ты думаешь, звезды остаются здесь, когда мы ложимся спать?

— Конечно, — сказала Талли.

— А откуда ты знаешь?

— Потому что, — ответила Талли, — я вижу их всю ночь до самого рассвета.

— Ты не видишь их, когда спишь, — заспорила Дженнифер.

— А я не сплю, — сказала Талли.

— Как это не спишь?

Теперь настал черед Талли замолчать.

— А что же ты делаешь, если не спишь?

— Мне снятся сны, — сказала Талли. — Мне очень часто… снятся страшные сны. Поэтому я просыпаюсь и смотрю на улицу.

— Часто?

— Каждую ночь.

Дженнифер выключила телевизор, и девушки остались в темноте; сквозь высокое окно с улицы пробивался слабый голубоватый свет.

— Талли, — охрипшим голосом сказала Дженнифер. — Расскажи мне еще раз про свой сон.

— Какой сон? — Талли взглянула на Джен.

— Про веревку.

— О, это старый сон. Дженнифер, мне не хочется рассказывать тебе свои сны. Ты все их знаешь.

— Ну пожалуйста, — попросила Джен. — Расскажи мне еще раз.

Талли вздохнула.

— Ну что ты хочешь знать?

— Он тебе все еще снится?

— Да, время от времени.

— И часто?

— Я видела его несколько недель назад, — сказала Талли.

— Точно такой же? — спросила Джен.

— Нет, немного другой, — ответила Талли.

— А чем он был похож на старый сон?

— Веревка, — сказала Талли. — Веревка всегда у меня на шее. Я падаю с дерева и молю Бога, чтобы на этот раз шея сломалась и мне бы не пришлось мучиться, задыхаясь.

— Ну, и ломается у тебя шея?

— Никогда. Я просто не могу дышать.

Дженнифер спросила совсем тихо:

— А что в нем было другое?

— Место. На этот раз я была в пустыне. На мачтовой пальме. Наверное, потому что я много думаю о Калифорнии.

Дженнифер дотронулась до руки Талли.

— Тебе понравилась пальма? Ведь ты никогда их не видела.

— Ствол у нее был шершавый, как кожура ананаса. И прохладный.

— А веревка крепкая?

Талли не видела лица Дженнифер.

— Она всегда вокруг моей щей, — медленно сказала Талли. — И когда я падаю, она оказывается очень крепкой.

— Ты задыхалась?

Голос Дженнифер стал едва слышным.

— Да, а потом я проснулась.

— А ты когда-нибудь… умирала в своих снах?

— Нет. Я думаю, это невозможно. Мне кажется, если ты умираешь во сне, то умираешь и в реальной жизни. Нет, люди никогда не умирают в своих снах.

— Даже ты?

— Даже я, — сказала Талли.

— А что тебя останавливает? — прошелестел голос Дженнифер.

— Мне хотелось воды, — ответила Талли. — Меня мучила страшная жажда. Мне не хотелось умереть. Я хотела пить. А потом мне захотелось поплавать.

Помолчав немного, Дженнифер сказала:

— Ну, по крайней мере, ты хоть выбираешься во сне из дома.

Талли слегка улыбнулась.

— Да, раньше я проделывала это прямо перед матерью, в гостиной, и тетя Лена говорила: «Талли, ты не можешь чуть-чуть отодвинуться? Ты загораживаешь телевизор», — а мать молчала.

Дженнифер уставилась в темноту.

— Я раньше считала, что ты чем-то больна, раз тебе снятся такие сны. Я думала, что в действительности ты не хочешь умереть, а просто взываешь о помощи.

— Да, взываю, — подтвердила Талли. — И довольно громко.

— К людям, которым нет до тебя дела, — добавила Дженнифер.

— Эй, погоди. Ты говоришь о моей матери, — сказала Талли. — А мы обе знаем, что ей-то как раз есть до меня дело.

— Да, — сказала Дженнифер, — даже чересчур.

Девушки опять замолчали, потом Талли заговорила:

— Дженнифер, почему ты спрашиваешь меня, хотя мы не говорили об этом уже много лет. Почему ты заговорила об этом сейчас?

— Мы о многом не говорили все эти годы.

— Например?

— Например, почему ты перестала с нами общаться. Со мной и с Джул.

— Мне казалось, я объяснила тебе.

— Да, но ты не сказала мне, почему. Почему, Талли?