Читаем Таллиннский переход полностью

Таллиннский переход

На подходе Радченко увидел, что танкер №11 все еще лежит на борту, упорно не желая тонуть. От эстонских пароходиков не осталось и следа. Верхние палубы «Гидрографа» и «Октября» были до отказа забиты людьми. Оба судна сидели в воде почти по клюзы. Набитые людьми спасательные шлюпки направились к «Аэгне». Приказав боцману расставить матросов вдоль правого борта и приготовиться к приёму людей, а находившемуся на борту флагманскому врачу бригады подводных лодок Кузьмину — развернуть пункт первой помощи, Радченко малым ходом подвел свое судно к «Гидрографу».

Капитан-лейтенант Лисица сообщил, что все его судно забито до отказа. Очень много раненых, особенно с потопленных торпедами каботажников. Практически все нижние помещения «Гидрографа» превращены в лазареты. Перевязочных материалов не хватает. У него на борту, не считая собственного экипажа и взятых в Таллинне пассажиров, 308 спасенных. 350 человек принял «Октябрь». Осадка у «Гидрографа» сейчас более четырех метров. Он не может идти головным. Радченко должен взять на себя старшинство в конвое. Радченко согласился, но, глядя на поток людей, поступавших на «Аэгну» со спасательных шлюпок, вздохнув, подумал, что и у «Аэгны» будет такая осадка, что под ней начнут рваться мины, поставленные для тяжелого крейсера. Чтобы отделаться от этих мыслей, он спросил Лисицу: «Что будем делать с танкером? Буксировать? Врагу же ничего нельзя оставлять. Есть приказ».

Дрейфующий на борту танкер ветром и волнами сносило к южному берегу. То, что буксировать танкер невозможно, было ясно, и почему Радченко спросил об этом, он и сам не знал. Быстро порешили, что танкер нужно добить, а единственный способ это сделать — использовать семидесятипятку на «Октябре», который остался единственным вооруженным судном конвоя. Нужно спешить, чтобы успеть все сделать до наступления темноты...

24 августа 1941, 20:15

Грузно и медленно ледокол «Октябрь» стал приближаться к лежащему на борту танкеру №11. Радченко видел, как на носу ледокола сверкнуло пламя. Ветер донёс рокочущий звук орудийного выстрела. Ледокол в упор расстреливал упрямо не желавший тонуть танкер. Еще выстрел, еще и еще. Закрыв глаза, Радченко считал залпы: семь, восемь... десять. Вздохнув, он открыл глаза. Танкер №11, перевернувшись, медленно погружался, задирая носовую часть. Радченко знал, что глубина залива в этом месте не превышала семидесяти метров, а длина корпуса танкера составляла более ста метров. Вряд ли танкер удастся утопить окончательно. Так и получилось. Упершись ахтерштевнем в грунт, танкер перестал погружаться. Над водой осталось торчать более четверти корпуса. Ничего сделать больше не представлялось возможным. Солнце садилось, и терять времени на раздумья было уже нельзя.

Поднявшись на мостик, старший политрук Колобугин доложил, что на борт «Аэгны» со шлюпок поднято 217 человек, включая одну женщину. Радченко поинтересовался, откуда взялась женщина. Колобугин ответил, что она — буфетчица с «Даугавы». Сбросило за борт взрывной волной. Она называла свое имя, но он, Колобугин, его не запомнил. Какое-то прибалтийское: не то Агма, не то Элма. Потом разберемся...

«Аэгна» медленно выходила в голову выстраивающегося конвоя. Теперь старшим конвоя стал Радченко. С «Аэгны» семафором передали его первый приказ: «Иду головным, за мной следовать «Октябрю», затем — «Гидрографу», скорость десять узлов, курс 77, иметь полное затемнение, световые сигналы запрещаю, дистанция между кораблями один кабельтов». В 20 часов 54 минут радиостанция «Аэгны» передала в Таллинн командующему флотом: «Затонули «Энгельс», танкер и два малых парохода. Все люди с танкера сняты. Продолжаем следовать в Кронштадт».

Старший лейтенант Радченко напряженно всматривался в сгущавшиеся сумерки. В любую минуту можно было ждать нападения торпедных катеров противника, а впереди — курс в узком и неверном коридоре между своими и чужими минными полями...