Таллиннский переход

Выслушав рапорт капитана 2-го ранга Спиридонова, Трибуц спустился в каюту командира, в свою каюту, где почти ничего не изменилось с тех пор, когда он 212 был ее хозяином. Задав Спиридонову несколько казенных вопросов о состоянии корабля, о настроении матросов, об убыли экипажа и о прочих ничего незначащих для него мелочах, Трибуц, немного помолчав, приказал:

- «Приготовьтесь принять на борт Военный совет флота и часть штаба».

- «Уходим, товарищ адмирал?» — не выдержал и задал вопрос Спиридонов.

- «Вы поняли приказ?» — мрачно сказал Трибуц, вставая и одевая фуражку.

- «Так точно, товарищ адмирал!»

- «Ну, так выполняйте!»

25 августа 1941, 05:00

В штабном помещении на «Виронии» адмирал Пантелеев с головой окунулся в бурлящую жизнь штаба осажденной крепости. Потоком шли донесения с сухопутного фронта и от командиров кораблей, сыпались запросы. Кому-то нужны были буксиры, кто-то просил плавсредства для перевозки раненых, кому-то нужен был боезапас, кому-то — мазут. Потоком идут жалобы, особенно с эсминцев, о низком потолке и малой скорострельности зенитных орудий. Хорошо еще, что хоть какие-то есть, их бы побольше!

Неожиданно, без обязательного по флотскому этикету «Разрешите?», в помещение вошёл начальник разведотдела штаба, капитан 2-го ранга Фрумкин, и положил перед адмиралом радиограмму на знакомом бланке Наркомата ВМФ. Сердце адмирала Пантелеева дрогнуло: вот он — долгожданный приказ, переданный адмиралом Кузнецовым! Он взглянул в текст, какое-то мгновение ничего не понимая. Ровные колонки цифр, группируясь по шесть, теснились на бланке нечитаемой головоломкой. Адмирал взглянул на Фрумкина.

- «Личный шифр командующего», - ответил капитан 2-го ранга на немой вопрос Пантелеева.

Пантелеев поинтересовался, где командующий флотом. Оперативный дежурный доложил, что минут сорок назад адмирал выехал с КП генерала Николаева и должен быть на посыльном судне «Пиккер», где разместился Военный совет флота. Пантелеев быстро собрал бумаги со стола, запер их в сейф, расписался в получении радиограммы в протянутом Фрумкином журнале и, на ходу бросив: «Я на «Пиккер», - вышел на палубу «Виронии». Над гаванями кружилась «рама», лениво плавая между редкими облаками. Ее не обстреливали, экономя боезапас. Первый утренний налёт мог начаться в любую минуту. Гром артиллерийской канонады набирал силу, переходя в какой-то страшный какофонический рев.

25 августа 1941, 05:10

Машина адмирала Трибуца мчалась по пустынным улицам города, возвращаясь из Купеческой гавани в Минную, объезжая груды щебня и битого кирпича, наполненные водой воронки от снарядов, груды всякого мусора. Гарь и дым стелились по улицам, оседая на потускневших стенах некогда щеголеватых домов, казавшихся мертвыми. Почти на каждой стене желтели плакаты, присланные из ГлавПУРа ВМФ, на которых молодой улыбающийся красноармеец в лихо заломленной пилотке, с винтовкой, небрежно повешенной на плечо, вел за длинный язык немца с выпученными от ужаса глазами под массивной рогатой тевтонской каской. Плакат был снабжен стихами:

Хвастал немец: возьму Таллинн!
Хвастунишку мы поймали,
Оторвём ему язык,
Чтобы хвастаться отвык!

Адмирал поморщился. Его всегда удивляло, что за умники сочиняют подписи к плакатам, которые, не принося никакой пользы, только раздражают личный состав. Но свое мнение о наглядной агитации адмирал, естественно, никому не высказал...

По дороге к гаваням брели раненые. Группами по три-пять человек, поддерживая друг друга, окровавленные, изможденные, заросшие щетиной, в большинстве своем без оружия, в рваном, грязном обмундировании, некоторые — в нательном белье. У Паутира адмирал увидел большую группу раненых моряков, сидящих и лежащих у покосившегося забора какого-то горящего склада. Склад не то чтобы горел, а дымил: клубы белого дыма туманом стелились по улице. Адмирал приказал остановить машину и подошел к раненым. Часть их лежала на импровизированных носилках, которые, видимо, тащили другие раненые, ещё способные ходить. Около них суетилась медсестра, что-то говоря раненым по-эстонски. Трибуц подошел к рослому матросу с забинтованной головой и рукой в лубке. Матрос хотел подняться, но адмирал жестом остановил его: «Сиди. Где ранило?»

Матрос взглянул на Трибуца ошалелыми глазами: «Тут... недалеко. Минами немец забрасывает... Как град сыпятся. А окапываться нечем, лопата — одна на роту. Да и не умеем мы, не учили нас...»

Трибуц закусил губу. Это его люди, цвет флота, гибнут, калечатся на сухопутном фронте, а он, командующий флотом, наделенный в военное время громадной, почти неограниченной властью, ничего не может сделать для них. Даже не может сделать то, что он обязан сделать — доказать необходимость немедленной эвакуации. Что обманывать себя — он просто боится это сделать. Боится прослыть пораженцем, паникером или, как сейчас называют тех, кто приказывает отступать?