Таллиннский переход

Однако, когда начальник гидрографической службы флота, капитан 2-го ранга Зима, доложил контр-адмиралу Раллю — начальнику минной обороны флота, ведавшему формированием и движением конвоев, что гидрографические суда готовы к выходу в море, адмирал приказал уходить только «Гидрографу», а «Рулевому» ожидать следующего конвоя, который предполагалось сформировать через 24 часа. Сам Зима решил уходить на «Гидрографе», пожелав своему военкому — полковому комиссару Пятышеву догонять его на «Рулевом». Все это привело к задержкам, перераспределению личного состава по двум судам и к томительному ожиданию, когда капитан 2-го ранга Зима закончит все свои дела в штабе.

Поэтому, когда капитан-лейтенант Лисица вывел «Гидрограф» к бонному заграждению, караван, построившись в одну кильватерную колонну, уже медленно двигался за тральщиками. Первым за тральщиками шел крупнейший на флоте танкер с бортовым номером 11, за ним — плавбаза «Аэгна», в кильватере которой двигался «Андрей Жданов». За турбоэлектроходом Лисица увидел вооруженный ледокол «Октябрь» и даже узнал на мостике знакомую фигуру его капитана Козлова. Вслед за «Октябрем» суровый латыш Пауль Брашкис вел свою «Даугаву», срочно переоборудованную, как и «Жданов», в госпитальное судно. На бортах «Даугавы» ясно виднелись наспех заделанные пробоины: 11 августа при следовании в Таллинн судно попало на южном фарватере под обстрел береговой батареи противника, выпустившей по пароходу тридцать шестидюймовых снарядов. Получив шесть пробоин, Брашкис все-таки довел «Даугаву» до Таллинна и, не завершив ремонта, встал под погрузку раненых. Далее следовал эстонский пароход «Эстиранна», имея на борту более тысячи человек рабочих-эстонцев, главным образом, с судоремонтного завода. Пять маленьких эстонских пароходиков, каждый водоизмещением около 400 тонн, следовали за «Эстиранной». Лисица пристроил «Гидрограф» в их кильватерную струю, внимательно следя за курсом.

Южный ветер усиливался, трехбалльная волна в белых гребешках неслась навстречу набирающему ход каравану. С левого борта проплыли и остались за кормой высоченные сосны острова Аэгна. Следовавший с правого борта «Гидрографа» эсминец «Энгельс», как хороший пастух, пропустив караван мимо себя, пристроился в кильватере «Гидрографа». Далеко впереди каравана маленькими черточками прыгали на волне два катера «МО», обеспечивающие противолодочное охранение.

Неожиданно капитан-лейтенант Лисица услышал тревожные гудки с шедшего сзади эсминца «Энгельс» и в ту же секунду крик собственных сигнальщиков: «Воздух!» Оторвав взгляд от карты, капитан-лейтенант выскочил на крыло мостика. Спрашивать, что случилось, не было нужды: в разрыве облаков высоко над караваном лениво кружилась «рама»...

24 августа 1941, 03:40

Контр-адмирал Дрозд, сидя в своем салоне на крейсере «Киров», зябко кутаясь в шинель, пил остывший чай. Одна нога у него была в сапоге, вторая — в валенке. Адмиралу было 33 года, но вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем довоенного Дрозда, легендарного дона Рамона республиканского флота Испании, затем командующего Северным флотом вместо расстрелянного Душенова — командующего, не побоявшегося вступить в открытый конфликт со всемогущим сталинским наместником Заполярья Иваном Папаниным. Этот конфликт стоил Дрозду должности, но не головы, как его предшественнику.

Переведенный на Балтику командиром Отряда легких сил и произведенный по этому случаю в контр-адмиралы, Дрозд делал все, что мог, чтобы поднять боевую подготовку командного и старшинско-рядового состава вверенных ему кораблей. Он не был, как говорится, моряком от рождения. Родившись в Белорусской глуши, Дрозд впервые увидел море, а, точнее, — Финский залив, только в 16-летнем возрасте, когда его семья в 1922 году переехала в Петроград. Попав в училище по путевке Путиловского завода в 1924 году, он учился там без всякого блеска, можно сказать даже, что очень тяжело, едва не был отчислен и окончил училище на год позднее своих сокурсников. Не хватало общего образования, не хватало любви к морю, которую трудно было ожидать от выходца из белорусских лесов. Однако, обладая сильной волей и незаурядной работоспособностью, Дрозд выковал сам из себя вполне приличного морского офицера в рамках военно-политических требований начала 30-х годов, когда после Кронштадтского мятежа пытались как можно скорее избавиться не только от офицеров старого флота, но и от матросов, хорошо помнивших как 1917, так и 1921 год.