Талорис

Вир потратил три недели, перебирая рассыпающиеся тома в шкафах, прежде чем нашел упоминание о траве, которая, если ее хорошенько поболтать в воде, заставляла рыбу всплывать кверху брюхом. Нэ осталась довольна.

С мартышками вышло сложнее. Он сделал метательные снаряды из глины, полые внутри. А потом заперся в лаборатории, подбирая новый состав, едва не взорвав ее к шауттам, устроил пожар, разбил с десяток склянок, испортил свою одежду, провонял с ног до головы запахами трав и ягод, но у него получился состав, о котором шептались знатоки, пускай и пришлось остаться с обожженными пальцами и бровями. А еще потерять сознание из-за собственной глупости, когда Вир надышался итогом своих экспериментов и очнулся перевернутым на бок, с завтраком, покинувшим желудок.

Нэ спасла его, но хорошенько приложила палкой по ребрам, сказав, что он придурок. Вир уже достаточно успел узнать ее, чтобы понимать — она не так уж и злится. И даже довольна тем, как он подошел к делу (если конечно не считать, что мальчишка едва не захлебнулся собственной рвотой, находясь без сознания).

Парень перенес полученную смесь в полости снарядов для пращи и отправился на охоту. Неудачную. Ибо повел себя точно самонадеянный дурак, упустив тот факт, что состав, способный усыпить человека, может убить существо размером и весом с мартышку.

Так и случилось.

Нэ была не нужна дохлая обезьяна, и пришлось начинать все с самого начала.

Вир плавно встал с колен, его рука пошла вперед и вверх, увлекая за собой ремешок. Он крутанул пращу над головой, понимая, что за один оборот даст снаряду слишком слабую скорость, но расстояние было небольшим, и он верил в успех. Бросал интуитивно, на глаз, отпустив свободную часть ремешка в нужный момент, отправив в полет продолговатый глиняный шарик. Тот врезался в лоб обезьяны, рассыпался коричневыми осколками, оставив после себя в воздухе фиолетовое облачко.

Вир сел обратно, наблюдая, как звери, визжа и вопя, бросаются врассыпную и как трое из них, пробежав несколько шагов, падают. Двое сразу, а последняя — с сосновой ветки, грохнувшись в кустарник.

Он не спешил забирать добычу, ждал, когда фиолетовая дымка рассеется, слушал истерику мартышек на крыше башни. Они поливали его самыми грязными словами обезьяньего языка, и было за что. Одна, удивительно самоотверженная, бросилась вниз, схватила потерявшую сознание товарку за лапу и упала рядом, вяло подергиваясь, пока ее сознание тоже не погасло.

Вир с уважением кивнул. Молодец, что тут скажешь. Эту он точно Нэ не понесет.

Пока суд да дело, сходил за клеткой, оставленной в минуте от места охоты. Ее он тоже сделал сам, Шестеро знают как рассудит Нэ, если вернуться к ней с покупной. В третий раз тратить время на обезьян юноша не желал.

Сплел ее из надежных прутьев шака, собрав материал в горах и занявшись работой прямо на месте, пока сок кустарника не затвердел, древесина оставалась гибкой и не превратилась в сталь, которую не согнет не то что обезьяна, но даже человек.

Мартышки, видя, что случилось с их смелым товарищем, больше не рискнули спускаться, продолжали орать и, когда парень поднял с земли увесистое тельце, едва не оглушили его визгами.

Он быстро стянул лапы добычи веревкой, чтобы та не вздумала до него дотянуться или тем паче распахнуть дверцу и сбежать, сказал:

— Не знаю, на кой шаутт ты старухе. Но я точно не желаю жить с тобой все следующие годы.

Он сунул в кольцо клетки очищенный от веток ствол молодой сосенки, перекинул жердину на плечо, словно копье. Обезьянья стая начала швыряться в него кусками старой черепицы и пришлось уносить ноги, но они не сдавались, преследовали Вира еще пятнадцать минут, вопя и кидаясь всем, что под лапы попадется, пока он не оказался в жилых кварталах Огненной части города.

Пубир жил на развалинах прошлого, оставшись во временах Единого королевства, когда дома отвесными стенами поднимались вверх, насчитывая пять, а то и семь этажей. Раньше бордовые, сейчас из-за налета старины, сырости и копоти они стали темно-коричневыми, почти черными. И многим путешественникам с непривычки мнилось, что они оказались в каком-то мрачном каньоне: с нависающими балконами, ребристыми колоннами и пересекающими небо мостами, соединяющими здания друг с другом, так что получалось несколько пешеходных ярусов.

А жилых было еще больше.

Старая часть, скрытая под мостовой, с целыми улицами, лавками, площадями и жильем, колодцами, древними шахтами и резервуарами воды. Та привычная, уличная, с высокими зданиями, некогда бывшими дворцами, теперь заселенными разной швалью, которую не пустили бы в приличное место. И еще воздушная, ведь в мостах древних тоже было два или три этажа, а те, кто жил уже после Катаклизма, построили наверху хижины, превратив эту достопримечательность Пубира в непроходимый лабиринт.