Талорис

Весь город, точно огромная воронка, закручивающаяся спиралью, спускался к морю, затопившему почти всю территорию столицы Единого королевства. Ниже начинались каналы, бравшие начало от старых дамб, собиравших воду с горных рек. Иногда во время весенних паводков дамбы прорывало, все южные районы Пубира уходили под воду, гнили, воняли, покрывались грязью, утопали в иле, водорослях, разлагающихся трупах животных и, что уж скрывать, людей, от которых отвернулись Шестеро.

Почти весь Пубир, кроме районов, что находились на верхних краях воронки, смердел тиной, испражнениями, рыбой, куриными крыльями, обжаренными в чесноке и кинзе, ароматом легких наркотиков, что привозили из Карифа и Мута, а также… человеческими телами. Людей, как говаривали, здесь было куда больше, чем в других крупных городах герцогств, несмотря на то что на окраинах оставалось полно древних, никем не заселенных развалин.

Пубир с гордостью называли свободным городом. Независимым. Вольным. Можно подобрать еще с десяток подобных слов. Он находился в Савьяте, «принадлежал» Савьяту, передавался по наследству от великого герцога к великому герцогу, считался их землей, но являлся государством в государстве.

Подчинявшимся исключительно Золотым, совету самых уважаемых граждан, которых большинство жителей не только в лицо не видали, но даже и не знали, кто они такие. Находясь в тени, не выходя на свет, Золотые правили, говоря от имени Ночного Клана, который был кровью, костями и солью Пубира.

Его жизнью. Основой. Истиной. Прошлым и будущим. Когда-то герцоги пытались с ними бороться, но не смогли выковырять этот корень из земли, слишком глубоко он врос, слишком многие его защищали и слишком щедрые плоды вырастали на мрачных, колючих побегах. Клан собирал марки с тысяч людей и совершенно разных, порой очень далеких земель, и часть этих денег оседала среди благородных, что закрывали глаза на происходящее в городе.

Закрыть глаза — куда проще, особенно если тебе передают хорошие суммы. К тому же Пубир старался не лезть в дела аристократов, если не лезли к нему. Разумеется, случались «накладки» и какой-нибудь очередной герцог (коих со времен раскола Единого королевства сменилось много, и имена большинства помнили лишь хронисты) гневался, и тогда, частенько с одобрения Клана, находили виноватого, четвертовали его на потеху публики, показывая, что власть его светлости сильна во всех землях, кои являются его владениями, — а затем все успокаивалось. Клан занимался своими делами, а аристократы, порой неразрывно связанные с ним, своими.

А если славных граждан Пубира начинали беспокоить без причины, мешать им вести тайные и невидимые большинству дела, а доводы, компромиссы, сделки и уговоры оказывались неподходящим способом разрешить проблему, приходили сойки. Во всяком случае, такие распространялись слухи, хотя никто не видел страшных убийц, как и шауттов, рассказов о которых в последнее время становилось все больше и больше.

Вир шел по среднему ярусу, оскальзываясь на гниющих овощах и фруктах, пробираясь через кучи мусора, что выкидывались на улицу из окон окрестных зданий, вжимаясь в стены, когда проползали двухколесные телеги торговцев, влекомые тощими ослами. Он прекрасно знал большинство городских улиц, ибо сам был их плотью, некогда родившись рядом с залитыми кровью бычьими бойнями, а может, возле провонявших красилен и кожевен, или недалеко от жестоких бойцовых ям, где псы вырывали друг из друга куски мяса, а может, под печами, тяжело пахнущими дегтем, который бочками спускали по старым каналам в порт, чтобы смолить днища лодок, барж и кораблей.

Этот лабиринт, полный опасностей, полумрака, гомонящей толпы, заразы, сушившегося белья и крыс, являлся для Вира родным домом. Пока он шел к району Слоновьих Бивней, трое предложили купить у него обезьяну.

Один, без зубов, со шрамом, рассекавшим его губы на две половинки, ради забавы.

— Научу ее танцевать! — крикнул он Виру в спину. — Кружку пива за мартышку, парень! Кружку!

— Утоплю ее прямо в клетке, — сказал черноволосый тип в широкой тарашийской шляпе, торговавший с переносного лотка свежими очищенными огурцами, которыми жители Огненной части обожали утолять голод и жажду. — Ненавижу гадин.

— Улт за нее. — Это предложение высказала тощая тетка, высунувшаяся из окна второго этажа. — Улт и одну запеченную лапу, когда я приготовлю мартышкино жаркое!

Но он лишь улыбался им, да качал головой. Старой Нэ обезьяна куда как нужнее, чем остальным.

Несмотря на позднюю осень, было жарко и душно, парило, точно перед грозой. Вир вышел на маленький рынок, окруженный со всех сторон трехъярдовыми статуями Шестерых, такими старыми, что лица их давно стерлись и теперь лишь местные могли сказать, кто перед ними — Моратан или, к примеру, Миерон.