Талорис

— Возьми. — Лавиани протянула Шерон браслет и, заметив, как та сделала шаг назад, повысила голос: — Бери! Ну?! У тебя нет больше времени на осторожность, а он поможет выжить, если станет совсем худо. Мильвио был бы не против, я уверена.

И конечно же заметила, как девушку передернуло от отвращения, когда она застегивала браслет некроманта на левом запястье, и как старается дышать осторожно, точно ее ребра сломаны и каждый вдох причинял боль.

Шерон посмотрела на нее, и та сохранила спокойное выражение на лице, хотя вид указывающей, глаза, которые стали белыми пятнами, без зрачков и радужки, могли напугать кого угодно. Даже сойку.

— Я буду оставлять знаки на стенах, — сказала Шерон. — Стану рисовать стрелки, куда тебе идти. Ты увидишь мои метки.

— Да, — кивнула Лавиани. — Теперь я это умею. Все. Уходите. Карифцы слишком близко.

Они обыскивали дом за домом, тревожа мертвых, улицу за улицей, квартал за кварталом. Тщательно и внимательно, медленно продвигаясь вперед, оставляя на перекрестках людей, чтобы никто не проскользнул мимо, и лишь потом переводя их на следующие точки.

Вокруг были только мертвые. Они лежали в саркофагах и нишах, наблюдали за бесцеремонными чужаками пустыми глазницами и скалились из мрака, стоило отблеску факела упасть на останки.

— Командир! — сказал солдат с коротким копьем, подбегая к нему. — Мы нашли свежие следы!

Воин вытянул руку, указывая, и подавился словами, когда прилетевшая стрела пробила ему шею.

Ярел увидел метнувшуюся через улицу лучницу, нырнувшую в лабиринт склепов, который его люди только что проверили.

— За ней! — рявкнул он, выхватывая меч.

Двое солдат, находившихся ближе всего к черному провалу, бросились в погоню. С одним из них Ярел столкнулся у входа, когда тот вышел назад, споткнулся и упал с перерезанным горлом, заливая кровью песок.

Охотники герцога оказались хороши и действовали грамотно, но для Лавиани все это было не более чем опасной игрой. Рискованной, но в то же время донельзя захватывающей, когда можно, как и прежде, не думать о других, а заняться тем, чему тебя учили.

Убивать людей.

Тех, кто считал себя умнее всех. Сильнее всех. Влиятельнее. Злее. Жестче. Опытнее. К таким приходили сойки и брали плату их жизнями во благо Пубира. И седовласая женщина считалась одной из лучших, пока она не узнала, что Шрев и Борг лишили ее сына.

Тогда многое изменилось, но своей хватки Лавиани не потеряла. В такие минуты, играя в кошки-мышки со смертью, она чувствовала себя молодой, как в те далекие времена, когда ей было двадцать и она танцевала на башнях Рионы, словно лунный свет.

Сойка стояла в глубоком мраке, спрятавшись за глиняными горшками, в которых лежали мертвые, и едва один из солдат наклонился над саркофагом, светя себе факелом, шагнула из своего укрытия, и ее нож легко вошел ему в спину. Она довернула запястье, поднимая клинок, перерубая позвонки, но давая его крику разлететься во все стороны. Вернулась обратно, натянув тетиву, почувствовала, как оперение коснулось щеки, и выстрелила, стоило лишь появиться в проеме человеческой фигуре.

Браслет сжигал Шерон изнутри и казался таким тяжелым, что левая рука поднималась только с большим усилием. Дышать тоже оказалось непросто, она захлебывалась горячим воздухом, что смердел мертвыми, которых раньше Шерон не чувствовала.

— Оставайтесь! Оставайтесь! — Костяные трещотки безумствовали, плясали из стороны в сторону.

Ее обоняние обострилось. А слух стал для указывающей настоящим мучением.

Мертвые больше не шептали. Они пели. Кричали так, что звенело в ушах. От их воплей даират содрогался, и оставалось лишь поражаться, что никто больше не слышит этого. Дакрас оказалась права: гимны умерших осязаемые и могут причинять боль тому, кто способен ими повелевать.

Они были зависимы друг от друга, и, продвигаясь к башням, Шерон знала о каждом, что лежал здесь и мог пробудиться, стоило лишь пожелать. Но она не желала. Не хотела тревожить то, что, проснувшись, слишком изменит ее.

А еще происходили новые смерти. Как вскрики. Яркие вспышки сгоравших мотыльков, слишком близко подлетевших к открытому огню. Череда гулких взрывов, отдающихся болью в ее спине.

Чтобы не сойти с ума, она считала каждую смерть, что случалась сейчас где-то на улицах и в костехранилищах. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Восемнадцать. И не было этому конца.

Лавиани собирала жатву.

Когда все началось, в колчане находилось тридцать четыре стрелы. Теперь осталось четыре, и промахнулась она всего лишь раз. Гигант, выскочивший на нее из-за угла, оказался парнем настойчивым и пер точно медведь, размахивая шипастой палицей. Ей потребовалось трижды попасть ему в грудь, чтобы он наконец-то перешел с бега на шаг, зашатался и сполз по стене, все еще пытаясь подняться и схватить ее.

— Упорный ты малый, рыба полосатая, — с раздражением произнесла сойка, увидев еще одного воина.

Она выпустила последнюю стрелу.

Рыжая буря пришла в даират в одно мгновение, и Ярел резко отвернулся, спасая глаза и не зная, что спущенная с тетивы стрела прошла мимо него.