Там

Лампа не потушена.
Из стены тянется тонкая женская рука.
Синие и бледные вены проступают отчетливо.
Пальцы украшены драгоценными камнями.
Когда я поцеловал руку, то ужаснулся:
Она была живая и теплая,
И расцарапала мне лицо.
Я схватил кухонный нож и полоснул по венам.
Большая кошка принялась лизать кровь на полу.
Какой-то мужчина со вздыбленными волосами пополз к стене,
К наискось прислоненной метле.

Стихотворение сюжетно, полно подробностей, что совершенно не облегчает понимания. Дело не в чудесах. В снах, видениях визионеров не бывает чудес в обычном смысле, равно как в мифах и сказках. Подробности не слагаются в связный рассказ: как стеклышки калейдоскопа, при неожиданном повороте трубки, они рассыпаются и ссыпаются в новые комбинации. Возможно, женщина, протянувшая руку сквозь стену, — ведьма. Возможно, мужчина, ползущий к стене за метлой — ее слуга. Но почему у него «вздыбленные волосы»? Кроме «потому что» других ответов нет. Вернее есть. Но для этого необходимо разматывать клубки ассоциаций и запутаться окончательно. Остается обратиться к «визионеру» за объяснением. Но такие люди не хотят или не могут ничего объяснять. К тому же он — лицо выдуманное — персонаж поэта. Вертеться в замкнутом кругу стихотворения — вот удел читателя.

Георг Гейм иначе построил композицию сна. В стихотворении «Спящая» он разъясняет, так сказать, фундамент сновидения. Это глубокая бездна вод, где мерцает красный свет, бросая смутный розовый оттенок на черное тело ночи, которое погружается в бездонную пропасть. На поверхности вод зелеными крылами бьется «птица сна» — каждый взмах рождает новое сновидение.

Зеленые крыла расходятся вереницей подобно перьям павлина,
В павлиньем центре — желтая и мертвая голова старика с темно-красным клювом,
Он держит в клюве лилию — лилово-голубые запахи испаряются
И уплотняются над его головой облаком сновидений.

Здесь поэт, пользуясь логикой сна, меняет образ:

Большое дерево блуждает через ночь,
Касаясь длинной тенью белого сердца спящей,
За ней наблюдает холодный месяц и капает
Свой яд глубоко в ее кровь, как опытный врач.

Она лежит отчужденная, в лихорадочном молчанье,

В ненависти к темным снам, в тайной ярости,
Потом ворочается в кошмарах. Ее лоб
Покрыт белесым влажным ядом.

Птица оставляет дереву свои функции активизатора снов: дерево вгрызается корнями «в белое сердце спящей». Она то замирает в неподвижности, то бьется в ритмичных судорогах. «Спящая» попадает в лунное околдование (луна по-немецки мужского рода), на уровень сна, из которого пробуждаются только в смерть, ибо лунное дерево (манценил) пустило корни в ее сердце. С простого лунатизма начинается лунное околдование, и человек еще может спастись, но когда в кровь попадают ядовитые корни манценила — это конец. Кроме того, Георг Гейм упоминает о каплях яда — месяц, как опытный врач, роняет их на спящую. Эта субстанция еще называется «лунные слюни» (sputum lunae) и упоминается в книгах о черной магии, в частности у Роберта Фладда «Знакомство с луной» (1621 г.) и у Тобиаса Вернера «Луна — центр ночи» (1672 г.). Может быть, Георг Гейм не читал именно этих книг, но знакомством с темой он, несомненно, обладал, судя по некоторым подробностям данного стихотворения. В другом произведении («Немезида») он касается действия «лунных слюней»:

Когда ты идешь в ночной тишине
По бездорожью, перед тобой вдруг засверкает
Влажная паутина в лунном свету. Бойся к ней прикоснуться:
Кожа покроется красными точками. Мозг распухнет.

«Лунные слюни» возбуждают ферментацию в любом влажном веществе — они способствуют приливу в море и будоражат мозг. Но это другая тема.