Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Наивысшая загадка — это тайна Вселенной и жизни в ней. Головокружительная и непостижимая. Нужно уменьшить в нашем телескопе масштаб по экспоненте, от космических до земных размеров, чтобы вернуться от бесконечной величины и постичь наконец чудеса, доступные нашему пониманию. А среди них много тех, что создают магию нашей науки. Высшую магию. Например, искусство заставить уснуть живого человека, открыть его тело, не причиняя боли, изменить его внутренние органы, чтобы они работали по-другому, и снова заставить его проснуться;

или совершить такое вмешательство в условиях чистоты и стерильности, не вызывая резкого упадка сил в затронутых органах, не занося инфекции и не вызывая смертельных отторжений;

или поддерживать кровообращение с помощью аппарата, не нарушая состава крови, не нанося серьезных повреждений организму, так, чтобы чувствительный мозг не пострадал;

или остановить сердце на час, два, а иногда даже и три, для долгого пути, чтобы затем снова заставить его работать и придать новую силу угасающему организму;

или открыть это самое сердце, впустить воздух туда, куда он никогда не должен был попасть, лепить в его полостях и сосудах, с помощью простых ниток и кусочков безжизненной ткани, то, что больше никогда не нарушится, а затем вот так просто закрыть разрез, и все будет работать лучше, чем прежде;

или заменить изношенное сердце на другое, здоровое и крепкое, которое будет работать с той же силой долго и надежно.

За всеми этими чудесами стоят величайшие гении.

Сначала был Уильям Гарвей, открывший кровообращение, затем Джон Гиббон, Джон Кирклин и Ричард Де Уолл, которые разработали аппарат искусственного кровообращения. Они построили нашу «Санта Марию» — корабль, который привез нас к неизвестному континенту. Новой земле изобилия.

Затем — Норман Шумуэй, Ричард Лоуэр и Кристиан Барнард, покорившие самую мистическую вершину: пересадку сердца, одно из самых замечательных человеческих достижений всех времен.

Затем те, кто создал протезы сердечного клапана, кто разработал технику их восстановления, кто исследовал коронарные артерии, чтобы их шунтировать, кто разработал водители ритма и дефибрилляторы, чтобы стабилизировать беспорядочно бьющиеся сердца.

И еще те, кто создал электроскальпель, который разрезает и прижигает, кто изготовил тонкую нервущуюся нить, специальные иглы, сложные инструменты, кто производит увеличивающие очки, без которых наши медвежьи лапы не могли бы работать как пальцы ювелира.

Это те, кто выделил гепарин — незаменимый антикоагулянт для предотвращения образования сгустков крови в аппарате искусственного кровообращения, кто открыл препараты для анестезии, антибиотики, дезинфицирующие средства, лекарства, повышающие давление для реанимации.

И еще многие другие.

Без них мы до сих пор жили бы во времени легенд, где лишь удача управляла бы нашими жалкими успехами, да и тем еще потребовалась бы помощь легенды — она всегда прекраснее действительности — чтобы мы смогли облачиться в цвета победы.

Без них мы не смогли бы выхаживать детей, ставших жертвами прихоти Природы, появляющихся на свет с наполовину сформировавшимся или слишком большим сердцем. Таким большим, что его силы теряются где-то в нем самом, таким большим, что оно входит в резонанс с огромной любовью их родителей.

Без них мы не смогли бы помогать людям с больным сердцем, этим необыкновенным, неутомимым мотором, который в конце концов все же устает после долгих лет исправной службы, после стольких ежедневных марафонов, ничего не требуя, не ропща и не отдыхая.

А еще без них я не был бы околдован чарами этого прекрасного ремесла. Оно сочетает в себе столько составляющих, от технологий до эмоций, часто граничит со сверхъестественным в моменты, когда дыхание жизни возвращается, в эти ослепительные моменты.

Наконец, без них я не получал бы этих волнующих писем с такими сияющими улыбками на фотографиях, что они вызывают улыбку у всех вокруг;

я не знал бы Лары, Бастьена и Юлии, которые сегодня радуются жизни, не знал бы Робина, Титуана и Люси, чьи нежные крылья были смяты, напомнив мне пределы наших возможностей — в том числе и моих собственных;

я не открыл бы для себя такую щедрую и одновременно суровую Природу, которая так повлияла на мою юность, которая до сих пор благоволит нам, но в гневе может дать встряску нашему разуму, если самомнение начинает зашкаливать, а еще —

я бы не смотрел сейчас вдаль и мне не было бы так хорошо.