Там, где фальшивые лица

Сказать по правде, Дориан и не собирался бежать. Грудь наполнилась воздухом, лишь только полог откинулся в сторону, хотя для любого другого здесь, казалось, нечем было дышать. Для любого другого?.. Никому его не понять. Когда тебя держат так, что ты не в силах даже пошевелиться, не в силах повернуть голову… Когда тебя заталкивают в огромный кованый саркофаг, отдаленно напоминающий формы женского тела… Когда шипы, будто длинные спицы, вонзаются тебе в плоть, проходят в спину, плечи, под ключицу… Ты не можешь умереть – ни один из жизненно-важных органов не задет… Ты можешь только реветь: «Будьте вы все прокляты! Будьте вы все… Будьте…» – твой крик постепенно затихает, обрывается, превращается в хрип, полный крови и боли. В голове у тебя не торчат шипы, но кажется, она проткнута насквозь не менее чем десятком из них. Из каждой раны боль течет жаром, кожа будто горит и плавится, а ты, стеная и хрипя, начинаешь ощущать, что к тебе плотно пригнана железная любовница, дарящая тебе последнюю утеху… она прижимается к тебе своим ледяным телом, будто бы обнимает сзади, ласково положив свою головку тебе на плечо и нашептывая в самое ухо мягкими, теплыми и страстными губами нежные слова. Но ты не можешь ничего разобрать из ее речи, остаются лишь скрипы. И все это – лишь жалкий ничтожный миг из тех мук, что еще предстоит вынести… А ведь тебя пока просто засунули внутрь, и это отнюдь не конец, нет – все только начинается… Будто эпитафия, зачитанная вслух по тебе, еще живому, но погребенному так, чтобы ты мог слышать, точнее – не мог не услышать, раздается скрип крышки. В тебя спереди вонзаются еще шипы, в бедра, пояс, ловко проходят между печенью и легким… так, чтобы ты не скончался здесь же… чтобы еще простоял в таком положении не менее трех положенных суток. Истекая всем, чем только можно истечь. Но более всего из тебя наружу льется ненависть… Ты кричишь: «Деккеееееер!!! Деккееееер!!!» – но сам не слышишь собственного голоса. Твое лицо застыло, будто залитое горячим воском, в диком крике: рот разорван, щеки растянулись, словно кожа на барабане, глаза зажаты неистово поднявшимися скулами. А где-то в горле, нет, даже выше – под небом ты ощущаешь неимоверный жар – то некая жуткая смесь крика и слез. Именно так они, эти прислужники добра и света, почитающие себя орудиями богини правды и справедливости, изгоняют нечисть из тел грешников! Они верны себе, они истово, до фанатизма верят в то, что делают благое дело, и вот от этого, а не от их жутких пыточных инструментов, жертве становится действительно страшно. Они неустанно молятся за спасение души «обретающего свет», за то, чтобы вся скверна вышла из него, они полагают, что путь из тела ей должен быть проложен кровью. Шипы «железной девы» впиваются отнюдь не в плоть – о нет! – в душу грешника… Но на их губах, на их похотливых старческих (а порою и молодых) лицах кистью веры, макаемой в оттенки тщеславия и лицемерия, нарисовано безумное наслаждение и удовлетворение, эти улыбки… эти тяжело и страстно вздымающиеся груди… Видят боги, с каким же трудом они себя сдерживали, чтобы не вонзить языки в щели «железной девы», слизывая текущую изнутри кровь. Но нет, они ведь не плотью питались – эти пиявки. Эти вампиры были намного опаснее и безжалостнее – их излюбленной снедью являлось страдание, нестерпимая мука.

Три дня… он не мог умереть. Три долгих, уводящих за грань безумия, дня и столько же не менее страшных ночей он глядел на мир сквозь узкую прорезь на уровне глаз, видел стоящих на коленях кругом инквизиторов в алых рясах, подпоясанных веревками, и тогда он молил, чтобы его распяли на кресте вместо Анина. Ну почему брату досталась настолько легкая смерть? Почему?! В то время как он…

После его выпустили, просто открыли замки, отворили крышку и вырвали его из жуткой металлической утробы. Они так это и называли – второе рождение… только отнюдь не мать здесь испытывала муку, ни одной живой матери никогда не пережить ничего подобного… «новорожденный» напоминал груду ошметков, потеряв целостность, он походил сейчас на нечто ужасное, бесформенное – на сгусток злобы, приправленный безумием и болью… Его излечили, а после швырнули к остальным – дожидаться…

Поэтому никому не понять, что ощутил пленник, вдохнувший полный гари и пыли воздух, но такой для него свежий и чистый. Никому не понять. Вы когда-нибудь проводили три дня в «железной деве»?! То-то же…

Перед глазами зависли тучи поднятой сапогами пыли, смешавшейся с едким дымом разворачивающегося где-то в ближайших шатрах пожара.

– In nomine Lupus! – раздавалось со всех сторон. – In nomine Lupus! Sanct Lupus!