Там, где фальшивые лица

Северные гоблины запели. Сотни различных песен и боевых креггов горланили Гаручи, и все они звучали зловеще, сливаясь в неразборчивый шум, жуткую какофонию, напоминающую скрежет тысяч мечей по камням. Все эти песни несли кровожадный смысл, каждой было не менее десяти тысяч лет. Еще предки нынешних гоблинов ходили в походы под звуки собственных криков и грохот барабанов. Но громче всех в ночное небо срывалась крегга «Нож», ее знал каждый гоблин из Тэриона:

Нож! Свой нож в сердце твое я воткну!
Вождь! Горло раздавит твое сапогом!
Всех! Родных твоих перерезать рискну!
Тех! Кто заплачет, не пожалею потом.

Меч! По шее хлипкой пройдется с лихвой!

В печь! На зажарку весь город пойдет!
Вонь! Плоти пылающей и отчаянный вой!
Огонь! На крыше пляшет, как бешеный кот!

Крики! Мы слышим, дружок, твои крики и стон!

Дрожь! Мы видим, дружок, всю твою дрожь!
Пожар! Гоблин очень любит пожар и огонь!
Но больше всего гоблин любит свой… нож!

Мать! Бросит ребенка младенцем в пещере!

Отец! Имя сына не вспомнит он, мразь!
Забудь! Ты о семье, забудь о потере!
Нож! Есть лишь у тебя. И он не предаст.

Людей Веррнике не видел. Лишь острые стрелы свистели над головой, да подчас можно было услышать крики белокожих, прорывающиеся сквозь рев его сородичей.

Людей Веррнике боялся. Бабушка рассказывала ему о них множество страшных историй. Почти все ее сказки оканчивались тем, что человек убивал гоблина, делал из его тела чучело, которое потом показывал друзьям. Младший Кнехх вдруг представил себя в виде чучела. Застывший, будто кукла, с глупо растопыренными руками и стеклянными глазами, он был подвешен за крюк и покачивался на веревке под кованым канделябром в какой-то таверне… Пальцы едва не выпустили Зуб Тролля.

– Смелей, Веррнике! – раздался над плечом хриплый возглас. Маленький гоблин обернулся и увидел широкоплечего Гаруча в кольчуге и красном плаще. На голове его был шлем, а в руках – щит и меч. – Не трусь, племянничек! Мы разделаем, как свиней, всех людишек нашими клинками!

Веррнике узнал гоблина – это и правда был его родной дядя. Должно быть, бабушка велела ему присматривать за самым младшим из рода Кнеххов в первом для него бою.

Ужас этой ночи только начинал расцветать для маленького гоблина, точно цветок снежной лилии, пробившейся сквозь лед. «Не умереть… – то и дело повторял про себя Веррнике. – Не умереть… и не потерять Зуб Тролля».

* * *

Тысячи огней в лесу напоминали сверкающие глаза ночных тварей. Факелы горели, казалось, до самых гор. Широкоплечий человек в длинных одеждах разрядил арбалет в голову бегущего первым гоблина. Болт пробил не только шлем длинноносого карлика, но и грудь следующего за ним соратника. Северное оружие почти не давало сбоев и всегда было грозой для тех, кто на своей шкуре рисковал испытать его мощь. Барды сравнивали местные стрелы отнюдь не с иглами или даже с дождем, как в старых лирических балладах, а с гвоздями, которые забивают молотками во вражьи головы.

Сильные пальцы с легкостью оттянули арбалетную тетиву, настолько тугую, что большинство из здесь присутствующих мужчин смогли бы справиться с ней лишь при помощи крюка или подковки – эх, не то уже поколение! Болт улегся в ложе, но недолго ему там предстояло отдыхать. Человек выглянул из-за частокола и прицелился. Тетива стукнула. Преданный слуга подал господину новый болт и сам выпустил стрелу из тугого тисового лука длиной с него самого.

– С дороги! – раздался громкий возглас с лестницы. На стену поднимался человек с фонарем в руке. За ним бежали воины, на ходу достающие стрелы из колчанов. – С дороги!

– Одноглазый! – Арбалетчик обернулся. – Ты, я гляжу, не провалился в сугроб!