Там, где горит земля

Им ответили пулеметы, безоткатные орудия, пальнули несколько ракетных ружей – в нарушение строгой инструкцию бить исключительно по технике. Но обороняющиеся стреляли достаточно разрозненно и даже неуверенно. Оружейный механизм не имеет воли и эмоций, но в частоте стрельбы, паузах перезарядки чувствуется настроение самого стрелка. Прапорщик был опытен и шестым чувством понимал – взвод, только вступивший в бой, уже находится на пределе устойчивости.

«Ягеры» продвинулись метров на двадцать и вернулись к прежнему образу действий – поочередные короткие перебежки отделениями. Бронетехника все так же неспешно катилась вперёд, «Финдер» больше не стрелял, но башня равномерно вращалась влево–вправо, поводя удлиненным стволом, все ещё источавшим густой белесый дым. Прапорщик разъярился от того, что до сих пор молчит расчет ПТУР, но в следующее мгновение вспомнил, что ракетчики находятся в его прямом подчинении и могут открывать огонь только по прямому приказу.

— По бронетехнике, ракетами – огонь! – прокричал он в трубку полевого телефона.

И сразу же огненная стрела со свистом вылетела из‑за пригорка, за которым укрылись противотанкисты. Ракета устремилась к танку, но шла как‑то странно, даже без оптики было видно, что маленький снаряд сильно забирает в сторону. Кажущийся игрушечным взрыв расцвел и мгновенно опал в стороне от автосапера.

— Вашу мать… — пробормотал прапорщик в растерянности.

Так случается – человек готовится к экзамену, зубрит параграфы, занимается самопроверкой и более–менее уверен в своих силах. Но приходит урочный час, и с самого начала все валится из рук, все идёт неправильно. Меняются экзаменационные вопросы, заболевает старый знакомый преподаватель, и его место занимает злобная мегера. Накрепко выученные знания испаряются, как капля воды на раскаленной сковороде. И вот уже не остается ничего, кроме липкого, удушающего страха и желания, чтобы все это наконец закончилось. Как угодно, пусть даже двойкой, но – закончилось.

Ещё один ракетный пуск прошел так же бесславно – снаряд ударил в каток сапера, не оставив даже следа на мерно крутящейся поверхности. С вражеской стороны завели заунывную воющую песню миномёты, пытаясь нащупать ракетчиков. До наступающей пехоты осталось метров сто, даже меньше, в перебежках «ягеров» чувствовалась уверенность и безжалостная решимость. Ответный огонь слабел с каждой секундой, взвод уже проигрывал бой, который толком ещё даже не начинался.

Выстрел из безоткатки с фланга оказался очень удачным – саперу вывернуло трак, машина развернулась на месте и задёргалась с механическим упорством насекомого, быстро переключаясь то на передний, то на задний ход. Танк, видимо уверившись, что здесь мин больше нет, бодро выкатился из‑под его защиты и пошел прямо к командно–наблюдательному пункту, на ходу стреляя из башенного пулемета.

Прапорщик стиснул автомат с такой силой, что, казалось, сейчас сломается дерево рукояти и цевья. Все тактические ухищрения и задумки, тщательно выученные из уставов и опробованные на изнурительных тренировках вылетели из головы. Осталась лишь иррациональная и жгучая обида на командование бригады, которое, наверное, что‑то сделало не так, если все идёт настолько скверно. Множество возможных команд и указаний роились в его голове, но ни одно не казалось достаточно хорошим. Варианты сталкивались, мешались, перебивали друг друга.

— Пропадем! Отступать надо! – прокричал кто‑то чуть в стороне. – Отойдем и закрепимся снова!

Один из пехотинцев вдруг бросил винтовку и пополз обратно, в тыл, смешно перебирая ногами, штаны комбинезона сбились у него на заду складчатой горкой. Прапорщик, действуя, словно во сне, поднял оружие и выстрелил дезертиру в спину, даже не окрикнув.

— Держаться! Не отступать! – сипло крикнул комзвода, в его голосе не осталось командирской уверенности, словно он не приказывал, а полемизировал.

Вражеские миномётчики сменили наводку, мины редкой цепью ложились вдоль мелких, едва ли по пояс, траншей. Кто‑то истошно завопил от боли. В следующее мгновение осколок ударил комвзвода в шею, под край каски, и воин умер на месте.

Но в этот момент случилось чудо.

Машина была удивительно странной, как будто собранной из нескольких частей, грубо сваренных наживую. Корпус как у грейдера, вытянутый, на трех осях и шести широких колёсах. На балочном корпусе разместилась вращающаяся платформа со сложным открытым механизмом и гидроприводами, даже не прикрытая щитом, но с длиннющим стволом без дульного тормоза. Точнее с двумя стволами – толстым и тонким, в одном блоке. За сложным казёнником громоздились два здоровенных барабана, похожих на бочки для газойля в автопоездах. Довершала картину кабина, как у обычного крана, прижавшаяся сбоку, словно приставленная в последний момент на единственное более–менее свободное место.