Там, где кончается река

Я греб минут двадцать, а потом потащил каноэ через ветки, пока не оказался на глубокой воде. Берега с обеих сторон возвышались почти отвесно метров на шесть. Упавшие деревья представляли собой такой лабиринт, что я снова вылез и надел постромки. Это было все равно что идти по бобровой плотине. На каждом шагу я проваливался сквозь бурелом, отталкивал ветки, нырял под них, перешагивал. Проблема была не только во мне. Не хотелось переломать Эбби ребра. Я перетаскивал каноэ через бревно, по моему лицу катился пот, изрезанные руки кровоточили. Эбби схватилась за борт и начала смеяться.

— Милая?..

Я уперся покрепче и потянул. Потом еще раз. Наконец каноэ перескочило через бревно и заскользило по воде, чтобы вскоре ниже упереться в очередную преграду.

— Что?

— Когда вернемся домой, поменяй на этой крошке амортизаторы.

— Я об этом подумаю.

— Отлично. — Эбби снова легла. — Разбуди меня, когда выберемся из этого лабиринта.

Я снова ухватился за постромки и взглянул на реку. Впереди в пределах видимости лежало еще штук пятьдесят поваленных деревьев — настоящие барьеры. Эбби сказала «весь путь от Мониака» и имела в виду именно это. Ритм здесь только тот, что задает река. Она владеет тобой, ломает, вынуждает уповать на милость свою, не дает ни единого шанса. Она останавливает тебя и заставляет оглядеться. Бросить вызов — и подвергнуться проверке.

"На обоих берегах росли виноградные лозы в руку толщиной. Они обвивали стволы дубов и свешивались с их ветвей, точно со шпалер. Встречаясь над рекой, лозы переплетались и создавали паутину, сквозь которую едва пробивался солнечный свет. В сентябре им предстояло прогнуться под тяжестью гроздьев. А сейчас они были покрыты листвой и маленькими зелеными цветками, и по ним бегали ящерицы.

Виноградники здесь, в сыром и влажном климате, на песчаной почве, благоденствуют. Плюс близость реки. Виноградины — с грубой кожицей и непременно с пятью косточками — достигают двух дюймов в диаметре, а цветом они — от зеленоватого и бронзового до лилового и черного. Когда виноград созревает, хозяин расстилает на земле брезент и трясет лозу. Содержание сахара в винограде достигает двадцати пяти процентов, поэтому из него получается хорошее варенье, но чаще всего здесь делают вино.

Я перебрался через бревно, перетащил следом каноэ, и оно закачалось на воде. Я измучился. Стоял, опираясь на лодку, и глотал воздух. За моей спиной послышался щелчок курка. Хриплый, сорванный голос (в горле у говорившего клокотала мокрота) произнес:

— Ну вы и психи.

Я обернулся и чуть не уперся лбом в ствол старого заржавевшего ружья. Ружье держала самая чудовищная женщина из всех, что я когда-либо видел. Беззубые десны, полный рот жевательного табака, сдвинутая на затылок шляпа, узловатые скрюченные пальцы. Кожа у нее была не черная и не белая, а какого-то промежуточного оттенка, лицо покрыто, веснушками, кончик правого уха отсутствовал. На ней были резиновые сапоги по колено, грубый комбинезон и рваная клетчатая рубашка. Женщина отвела ствол ружья в сторону и оглядела меня с головы до ног. Стоило ей сейчас спустить курок, и она снесла бы мне полголовы. Левый глаз у нее почти полностью ослеп из-за катаракты. Она сомкнула губы, собрала во рту слюну и отработанным движением сплюнула. Потом, ее внимание привлек шорох. Она быстро развернулась, прицелилась, и выстрелила. Из ствола вырвался метровый язык пламени — длиннохвостый грызун на противоположном берегу получил, чудовищный заряд свинца и разлетелся на клочки. Женщина выбросила гильзу, перезарядила ружье и захлопнула патронник. Прищурившись, она осмотрела меня и лодку. Заслышав выстрел, Эбби села и широко раскрыла глаза. Женщина опустила ружье и покачала головой.

— Крысы!.. Грызут мой виноград. Черт бы их взял.

Эбби кивнула:

— Понимаю.

Женщина указала ружьем в мою сторону.

— Ты с ним?

— Он обещал мне круиз по Аляске — ну, знаешь, в те места, где можно понаблюдать за китами… и вот что я получила в итоге.

Женщина открыла патронник, перекинула ружье через плечо, точно бумеранг, и засмеялась, а потом сплюнула в реку.

— Ты мне нравишься.

Эбби пожала плечами:

— Полагаю, лучше так, чем наоборот.

Женщина снова захохотала. В груди у нее клокотала мокрота, и меня затошнило.

— И что ты тут с ним делаешь?

— Он мой муж.

Она указала на меня стволом.

— Он идиот.

— Знаешь, мой отец твердит то же самое вот уже четырнадцать лет.

Ее хохот походил на вой гиены. Что-то в груди у нее сработало — женщина надула щеки, и в реку полетел ошметок размером с устрицу.

— Ты мне нравишься.

Эбби проследила за полетом плевка. Когда тот плюхнулся в воду, вокруг тут же закипела рыбешка.

— Я рада, что мы поладили.

Женщина зашла в воду и приблизилась к каноэ. Она стояла по пояс в воде и пристально смотрела на Эбби, а потом качнулась с ноги на ногу и спросила:

— Ты больна?

Эбби кивнула:

— Да.

— И что с тобой?

— Ну… — Эбби посмотрела на меня и пожала плечами, а потом поднесла руку к виску. — Здесь такая штука, которая все время растет. Похоже, она живет собственной жизнью.