Там, где кончается река

— Хорошо.

— Ты поедешь со мной?

— Конечно.

Она принесла толстую папку, опустилась на пол, жестом велела мне сесть рядом и развернула передо мной карту мира.

Одним из плюсов, унаследованных ею от отца, была способность раздвигать рамки. А поскольку Эбби имела достаточно денег, она могла позволить себе идею типа «куда-нибудь выбраться».

Мы отсутствовали почти год. Начали с раннего Ренессанса и постепенно двигались вперед. Точками отсчета нам служили художники и их работы. Мы совершали не хронологические, а географические скачки, от города к городу — и так до конца.

Первой остановкой по пути в Нью-Йорк стала Национальная галерея в Вашингтоне. Помню, как я завернул за угол и увидел рубенсовского «Даниила во рву со львами». Я сидел на скамейке напротив картины почти три часа.

В Институте искусства в Чикаго мы видели «В Мулен-Руж» Тулуз-Лотрека. Этот хромой пария болтался по борделям, знался с проститутками и уютно чувствовал себя в ночном Париже. Если Тулуз-Лотрек чему-нибудь меня научил, так это тому, что лишь отверженный может изобразить нищету.

В Лондоне Эбби повела меня в Национальную галерею, где я увидел Джованни Беллини и его «Портрет дожа Леонардо Передана». Лицо, складка рта, морщинка на щеке, еще одна — на шее и, самое главное, глаза. Я к этому не был готов.

Мы полетели во Флоренцию, и я увидел Джотто. Художник унаследовал плоскостную манеру письма своих предшественников, а потом, используя свет и тени, добавил третье измерение. Он привнес прочность и основательность туда, где ранее их не существовало.

Эбби в роли моего наставника спросила:

— Почему он так важен для нас?

Теперь я это понимал.

— Потому что он раздвигает рамки.

Затем она отвела меня к скульптуре Донателло Мария Магдалина. Это пожилая женщина, на лице которой отражена сильнейшая мука. Ее страдания поразили меня. Волосы, закрывающие лицо, рваная одежда, измученная душа, рвущаяся наружу.

В Галерее Уффици я открыл для себя Пьеро делла Франческа и его портрет Федерико да Монтефельтро. Федерико был обезображен, в бою он лишился глаза, поэтому Франческа нарисовал его в профиль, слева, чтобы скрыть увечье. В то время как его современники идеализировали своих заказчиков, Франческа выписал и родинки, и нос крючком. Еще я увидел «Венеру Урбинскую» кисти Тициана. Ее тело соблазнительно, оно так притягивает зрителя, что он снова и снова рассматривает ее лицо, изгиб шеи, манящую округлость плеч, игривый взгляд, небрежно скрещенные ноги. Вот идеал обнаженной натуры.

Потом Эбби показала мне «Портрет молодого человека» (он же — «Портрет молодого англичанина»). Если «Дож» Беллини чопорен и неподвижен, то тициановский англичанин — живой, его лицо так и сияет юной искренностью. Одежда выцвела, она с трудом различима, но взгляд донельзя красноречив. Он привлекает зрителя и внушает ему, что, возможно, этот портрет — лучший из всех возможных.

Однажды вечером Эбби завязала мне глаза и повела за руку по коридору, а потом усадила на скамью. Я знал, где мы, — это был знаменитый прием. Она сняла повязку. Передо мной стоял Давид работы Микеланджело. Я опустился на колени. Если в искусстве возможно совершенство, оно предстало передо мной. Я плакал. Плакал, как ребенок. Эбби склонилась ко мне. Моя наставница.

— Почему он так важен для нас?

— Потому что он сам установил для себя правила.

Примерно в середине поездки я понял, что Эбби оживляет старых мастеров, вызывает из царства теней и заставляет вести оживленный разговор. Она знакомила меня с ними и вводила в их тесный круг. Это был подарок, не сравнимый ни с чем. Она брала то, что я знал о великих художниках, и переносила из головы в сердце, где знанию предстояло укорениться.

В Риме мы видели «Проклятую душу» Бернини. Это лицо человека на пороге вечного проклятия. Чтобы добиться нужного выражения, Бернини прижег себе руку раскаленным железом. Это сработало. Все: вытаращенные глаза, открытый рот, скулы, нос, даже вставшие дыбом волосы — выражает муку. Я покачал головой. И как ему такое удалось?

В Потсдаме, в Новом дворце, я восхищался Караваджо и его «Неверием святого Фомы». Мне так долго хотелось подойти поближе и увидеть, как палец Фомы до второго сустава погружается в грудную клетку Христа. В Риме мы видели «Юдифь», и меня поразила служанка с ее серьезным морщинистым лицом.

В парижском Лувре я видел портрет Бальтазара Кастильоне кисти Рафаэля. Этого ясноглазого мыслителя я впервые обнаружил на странице альбома, когда пришел в библиотеку с мамой. Теперь я впервые понял, что проницательность философа отражается в глазах. А еще — каким образом можно создать торжественное настроение при помощи «спокойных» тонов.

Мы видели бесчисленное множество картин, но Эбби приберегла мою любимую под конец.

Рембрандт.