Там, где кончается река

В ту эпоху, когда люди, позировавшие для портретов, были просто манекенами, наряженными куклами, участниками костюмированной драмы, которые считали, что одежда отразит их суть, появился Рембрандт. Он не задумываясь выписывал морщинки на лицах, чудовищные носы, отвислые детские мошонки, огромную руку Авраама на лице Исаака — мы видели это в Эрмитаже, в Санкт-Петербурге.

Рембрандт искал то, что выразило бы человека, выделило его из толпы, и не скрывал ничего. Он пытался показать личность того, кто сидел перед ним, — он срывал маску, надетую обществом или избранную по собственному желанию. Его прекрасно развитые моторные навыки позволяли передавать текстуру ткани — например, складки на шелке или полупрозрачные слои шифона. На одной и той же картине Рембрандт пользовался как изящными штрихами, так и грубым процарапыванием, сдирая краску обратным концом кисти. В «Портрете восьмидесятитрехлетней женщины» он изобразил нависшие старушечьи веки и складки кожи над глазами при помощи резких мазков. Лицо старухи, похожее на черепашью морду, влажные глаза, взгляд в никуда. При помощи тени и света мастер передал задумчивое выражение, а розовые веки намекали на ночи, проведенные без сна.

Никто не рисовал глаза лучше Рембрандта.

В его картинах не было гротеска. Натурализм Рембрандта — во многом безжалостный — буквально рвался с холста. Художник интуитивно угадывал людей и заглядывал по ту сторону маски, чтобы увидеть личность. Изгиб бровей, угол подбородка, линия скул, некогда сломанный нос, складка под челюстью. Рембрандт прислушивался к своему внутреннему голосу, находил главную, примечательную черту, писал портрет и заставлял смотреть на него снова и снова. Я не мог оторвать глаз. Стоя рядом с картиной, я видел слои краски, незаметные в альбоме. Художник сделал это при помощи своего мастерства — от изящных росчерков до резких мазков, его рука и кисть были идеально согласованы с рассудком и воображением. Рембрандт призывал зрителя к сопереживанию. Даже в таких простых вещах как «Убитый бык».

Я держался до самого конца поездки, но из-за Рембрандта у меня чуть не случится кризис веры. Я мог бы расстроиться и из-за Давида, но это ведь… Микеланджело. Эбби все понимала, поэтому приберегла Рембрандта на сладкое. Я уходил от картины с глубинным желанием изображать человеческую натуру как она есть, в ее несовершенстве и нечистоте.

Эбби похлопала меня по плечу.

— Почему он так для нас важен?

— Люди, которых он рисовал… не позировали. Они сидели неподвижно, да, и тем не менее двигались. Они жили.

Мне захотелось уйти. Сдаться. Сжечь все свои картины. Эбби кивнула.

— Таково человеческое величие. Которое было, есть и будет.

Я видел то, что сделал Рембрандт, и понимал, что мне такое не под силу. Эбби обняла меня:

— Перестань. Он всего лишь человек. Ты тоже способен на это.

— Ты с ума сошла.

— Ты это уже делаешь.

— Но… он Рембрандт.

— А ты Досс.

— Ты ненормальная.

— Нет. — Эбби покачала головой. — Просто я верю.

Наша поездка имела для меня огромное значение. Эбби как будто знала все мои недочеты. Пробелы. Чтобы заполнить их, она выбрала правильный маршрут и показала именно те шедевры, которые мне нужно было видеть. Она инстинктивно чувствовала, что я должен усвоить, дабы стать настоящим художником. Художником, каким я мог сделаться, по ее мнению.

Помню, как я уходил из зала, где стоял Давид. Мы миновали созданные Микеланджело фризы. Всего лишь огромные гранитные глыбы с телами полулюдей, вырастающих из камня. Они как будто рвались на свободу. Когда я мысленно вернулся по этому коридору, то понял, что Эбби сделала все это ради меня.

Она привела меня к своей реке, и я пил большими глотками.

Мы вернулись домой, и я снова убедился, что Эбби сделала мне подарок, еще не оцененный мной в полной мере. Я стоял перед мольбертом и понимал, что вижу красоту в некрасивом, даже в безобразном. То, чему Эбби научилась у Розалии, теперь оформилось и созрело. Я смотрел на краски. Если раньше я видел десяток цветов, теперь их были тысячи.

Глава 24

4 июня, полдень

Та же дорога, что ведет через Мониак, тянется вдоль южной границы Джорджии. У Сент-Джорджа реку пересекает Белл-Бридж — излюбленное место художников, вооруженных баллончиками с краской. Под мостом сотнями гнездятся ласточки, когда возвращаются на север после зимы, проведенной в Бразилии. Они редко останавливаются на отдых и кормятся на лету. Они шныряют над и под мостом, точно истребители, в поисках дневного пропитания, которое состоит из стрекоз, слепней и жуков. Ласточки падают к самой поверхности реки и рассекают воду клювиками.

По сравнению с Мониаком Сент-Джордж — настоящий мегаполис. Больше сотни человек живут там. Начальная школа, ресторан, бензоколонка, магазин, автомастерская, перекресток со светофором и закусочная под названием «Сарай».