Там, где кончается река

Итак, я садился в джип, когда услышал, как меня окликают. Я понял, кто это, даже не успев обернуться. Хизер помахала мне и сказала:

— Хватит с меня синих стен и металлических ограждений.

— Да, — отозвался я. — С меня тоже.

Сегодня Хизер надела красную юбку в тон волосам, зачесанным назад в стиле «я уже взрослая, но в душе ребенок». Она кивнула в сторону клиники.

— Джон спит. Можно, я угощу тебя ужином?

— Ради Бога.

Итак, пока моя жена боролась за жизнь, я сидел в машине с посторонней женщиной, у которой блузка была расстегнута на три пуговицы. Мы поездили в поисках места, где можно перекусить, и остановили свой выбор на закусочной «У Пита». Радуясь, что выбрались из клиники, мы посмотрели бейсбольный матч и один хоккейный период. Во время ужина на блузке у Хизер расстегнулась еще одна пуговица, а юбка задралась до середины бедра — и с каждым глотком восхождение продолжалось. Только на третьей пинте пива до меня дошло, что в таком виде не навещают больных родственников. Сами видите, иногда я медленно соображаю.

Мы ели горячие крылышки, пока не взмокли, и выпили столько пива, что уже не чувствовали остроты соуса. Чтобы протрезветь, мы гуляли по набережной вдоль пляжа и рассказывали, как познакомились со своими половинами. Лишь когда мы направились обратно, я осознал, что Хизер несет туфли в одной руке, а второй держится за меня. Я сказал себе, что виноват песок. Он слишком зыбкий. Ведь так?

Мы дошли до кондитерской и выпили кофе. Когда мы вернулись в клинику, была ночь.

Мы вошли в лифт, дверь закрылась, и Хизер без предупреждения зажала меня в углу. Я уже долгое время не целовался ни с кем, кроме жены. Бесенок на моем правом плече вопил, как спортивный комментатор: «Давай, парень, давай!» А парнишка на левом молчал как памятник. В руках он держал фотографию Эбби, которая хранилась у меня в бумажнике.

Я постарался высвободиться и вздохнуть, но в планы Хизер это не входило. Когда лифт остановился на пятом этаже и двери открылись, она вышла и принялась неосознанно покручивать прядку волос на шее. А потом обернулась, и на ее лице возникла призывная улыбка.

Я смотрел, как она накручивает на палец короткую прядь над ухом, натягивает ее и отпускает. Хизер не следовало этого делать.

Виноват был не поцелуй, не нога, которой она обвила меня в лифте, не прикосновение ее груди, мускулистого живота и узких бедер. Нет-нет. Это был палец, покручивающий прядку волос на шее. И чары немедленно развеялись. Как будто хрусталь уронили на мраморный пол. Эбби, которая научила меня любить, обычно покручивала волосы, когда мыла посуду, стояла в душе или рассматривала мои картины. Этот жест означал, что она задумалась.

По правде говоря, я плохо разбираюсь в женщинах, но я понял, что выходить из лифта не стоит. Я решил так отчасти из здравомыслия, отчасти от обыкновенной трусости. Я положил руку на кнопку, которая не позволяла дверям закрыться, и принялся наблюдать за тем, как Хизер идет к своей двери. Она уже успела расстегнуть блузку и теперь позвякивала ключами.

Рак лишил меня и Эбби какой бы то ни было настоящей физической близости. Трудно сказать, что Эбби стала нелюбезной. Нет. Она делала все, что могла, но настало время, когда мои физические потребности вынуждены были отступить на второй план перед потребностью Эбби — остаться одной и отдохнуть от боли. Я стоял в лифте и смотрел, как Хизер раздевается у меня на глазах. К тому моменту, когда она сунула ключ в замок, юбка упала на пол. В течение последних месяцев Эбби носила просторные трусы, под которыми скрывался подгузник — она перестала контролировать мочеиспускание. У Хизер такой проблемы не было. Доказательством тому были белые кружевные стринги.

Чертенок на моем правом плече сменил тактику. Он уже не вопил, а шептал: «Вперед. Никто не узнает». Тихоня на левом плече гнул свое. Он стоял и держал выцветшую, помятую фотографию.

Любовь может пройти, но память о ней и надежда на возвращение — никогда. Это как улица в Голливуде, на которой знаменитости оставляют отпечаток ладони. Эбби давным-давно оставила свой след в моем сердце. Сейчас Хизер пыталась втиснуть свою руку в застывшую форму, которая явно не подходила.

Я покачал головой:

— Хизер, я…

Что я мог сказать? Эбби давно научила меня тому, что внутренние проблемы людей отражаются в их поведении. И Хизер не была исключением — красивая, добрая женщина. Даже нежная. Как еще выжить, будучи стюардессой? Только подумайте. Она разносила печенье и диетическую колу, подавала подушки и одеяла и сообщала необходимую информацию придирчивым туристам — и так день за днем. Плюс постоянно ухудшающееся состояние Джона. Хизер жила в унылом настоящем, и ее ожидало еще более безрадостное будущее. Я не оправдываю ее и не виню. Что касается меня, то я ничего не понимал, пока не стало слишком поздно.