Там, где кончается река

От Уэйкросса на юг, до самой флоридской границы, тянется торфяное болото площадью почти в 2000 квадратных километров. Оно лежит, точно яйцо всмятку на блюдечке, в естественном углублении, бывшем когда-то, скорее всего, частью морского дна. Когда растения умирают, они падают наземь и разлагаются – в результате выделяются метан и углекислый газ и получается торф. Поскольку разложение – медленный процесс, уходит полвека на то, чтобы торфяной слой на болоте вырос на дюйм. Переплетение стеблей удерживает газ, нагнетая давление и выталкивая наверх острова – они выскакивают как пробки. Когда острова поднимаются, газ высвобождается и светит, точно северное сияние. В начале века очевидцы убеждали простаков в существовании НЛО, организовывали экскурсии и продавали билеты, а потом приехали ученые и доказали обратное. С самого начала торфяные массы – штука ненадежная и зыбкая, все равно что тектонические плиты, только еще более неустойчивая, поэтому индейцы часто называют это место Трясущаяся земля. По-английски это звучит примерно как «Окифеноки».

Поверхность болота кажется девственной. Здесь никто не селится. Практическая выгода заключается в том, что Окифеноки служит сточной трубой для юго-восточной части Джорджии и северно-восточной части Флориды.

Ключевое слово здесь – «сточная». И, как у всякой канализационной ямы, у болота есть некий лимит: то есть сколько можно в него сбросить за определенный отрезок времени. Когда трясина переполняется, избыток выливается в двух направлениях. Наибольший сток, по имени река Сувани, вьется на протяжении трехсот километров по территории Флориды и впадает в Мексиканский залив. Ее младшая сестра, Сент-Мэрис, длиной в двести километров, сначала виляет на юг, к Болдуину, пересекает Макленни, затем сворачивает на север, к Фолкстону, круто поворачивает вправо, на восток, а потом наконец вливается в залив Камберленд и в Атлантический океан.

Из-за чайного окраса Сент-Мэрис называют Черной рекой. Двести лет назад моряки частенько заходили в залив Камберленд и поднимались по течению аж на восемьдесят километров, до Трейдерс-Хилла, пополняя запасы свежей воды, поскольку дубильная кислота делала ее пригодной для питья надолго – на все время трансатлантического перехода.

В период засухи Сент-Мэрис страшно мелеет и может сузиться до полуметра. У истоков, в Мониаке, это всего лишь ручеек. Но достаточно проливного дождя, и река вздувается; вблизи океана ее ширина достигает почти двух километров, а глубина кое-где равна девяти-десяти метрам. Нормальная скорость течения – восемьсот метров в час, а в половодье в несколько раз больше.

Здешние паводки – коварная штука. Вода поднимается без предупреждения. Только что ты спал на берегу, светила луна и на небе не было ни облачка, а через шесть часов просыпаешься и обнаруживаешь, что спальник промок, а в палатке воды на три дюйма. Наводнение здесь не обрушивается на тебя. Оно возникает снизу. Из ниоткуда.

Тот, кто обитает на реке, обычно задается двумя вопросами, прежде чем строить дом, – какова наивысшая точка подъема воды за последние сто лет и можно ли возвести жилище выше этого уровня. Поскольку ни одна страховая компания в здравом уме не станет покрывать ущерб, причиненный Сент-Мэрис, большинство домов здесь стоят на сваях. Даже церкви.

Но невзирая на это, берега усеяны коттеджами, рыбными садками, бассейнами, причалами, веревочными качелями, канатными дорогами, закусочными. Есть даже колония нудистов. Побережье кишит жизнью, точь-в-точь как муравейник. Сент-Мэрис, от устья до истока, – одна из последних девственных территорий на Юге.

* * *

Дождь вынудил меня ползти черепашьим шагом, поэтому я съехал с дороги под эстакаду. Эбби лежала на заднем сиденье и дремала. Каждые несколько минут она бормотала что-то неразборчивое.

Лекарства – это самое худшее. Они оставляют человеку лишь исчезающие воспоминания. Эбби долго и отчаянно пыталась держаться, но память, как вода, ускользала меж пальцев.

Я забрался на заднее сиденье и лег рядом с женой. Она свернулась клубочком и прижалась ко мне. Я вытащил из кармана рубашки полиэтиленовый пакетик, в котором лежала пожелтевшая газетная вырезка. Несколько лет назад я научился прибегать к любым средствам, чтобы поддерживать в Эбби надежду, отвлекать ее от болезни. Я знал: если она начнет сосредоточиваться на том, что происходит здесь и сейчас, то быстро выдохнется.

Эбби приоткрыла глаза, улыбнулась и кивнула. Она готова была подыграть.

– Мне бы хотелось… – шепнула она.

Во всем виноваты лекарства. Болевой порог у Эбби достаточно высокий. Она изрядно натренировалась. Ее лицо говорило о том, что сейчас она борется изо всех сил.

Эбби вечно страдала от мигреней. Она буквально все принимала близко к сердцу, и напряжению нужно было куда-то деваться. Возможно, отчасти в этом виноват ее отец. Мигрени быстро возникали и неохотно проходили. Ко времени нашего знакомства Эбби перепробовала с десяток различных препаратов, йогу, иглоукалывание и массаж, но это не приносило ей облегчения.