Там, где кончается волшебство

– С той только разницей, – заметила Пегги, – что Мамочка тогда действительно на некоторое время свихнулась. Мне мамка моя рассказывала. Мамочка потеряла мужа и сына. Она таскалась по мужикам как оголтелая – лишь бы зачать. Ей было не важно от кого. Но это место – просто ад, чего там говорить. Ты знаешь, что Мамочку там стерилизовали?

– Нет! – ужаснулась я.

Пегги покивала.

– Значит, так. Даже если Билл не сможет выступить в твою защиту, я знаю кое-кого, кто сможет, – многозначительно произнесла она и отворила дверь.

Я посмотрела ей в глаза, пытаясь расшифровать таинственную фразу, но Пегги лишь мягко выставила меня на улицу.

По дороге домой меня остановила еще одна дама, желающая выразить возмущение тем, что случилось на церковном дворе. Она сказала, что не понимает, куда катится мир, если даже мертвых не могут оставить в покое. Осквернение Мамочкиной могилы никого не оставило равнодушным.

Тем вечером ко мне нагрянули Уильям, Пегги Майерс и женщина, которую я видела впервые, – со вдовьим горбом и в очках с очень толстыми стеклами. Что Уильям с Пегги знают друг друга, стало для меня открытием. На нем опять был темный строгий костюм с цепочкой для часов; он сунул руки в карманы и вел себя так, словно впервые меня видит. Молчал как сыч, и ноль внимания фунт презрения. Я пригласила их войти.

Когда они расселись, Пегги сказала что-то приятное, а Уильям принялся глядеть по сторонам с налетом скуки и легкого неодобрения. Я посчитала, что, видно, так надо, и не стала показывать, что мы знакомы. В итоге первой о деле заговорила, потирая подагрические пальцы, незнакомая дама:

– Дорогуша, мы пришла поговорить о пироге.

– О пироге?

– О пироге.

– Видишь ли, раньше мы обращались к Мамочке за, скажем… – Тут она замялась и сняла что-то невидимое с кончика языка. – Да, к Мамочке за помощью в приготовлении пирога. Но в последние годы она все больше отказывалась, потому что это тяжкий труд – готовить пирог. Поэтому нам приходилось обращаться в пекарню Карлтона, хотя восторгов по поводу их пирогов я не слыхала. Но в этом году мы решили опять испечь пирог сами.

– Сами?

– Мы трое представляем в некотором роде комитет. Я председатель. Мы думали попросить тебя…

– Попросить меня?

– Помочь нам с пирогом. Конечно, не в одиночку. Просто очень хочется, чтобы в рецепте было немножко от Мамочки. Позор. Эта история на кладбище – просто позор.

Я обалдела. Глаза мои наполнились слезами.

– Вот, – торжествующе произнесла Пегги. – Я же говорила, что она согласится. Такого пирога, какой у нас будет в этом году, еще свет не видывал.

– А девчонка справится? – проворчал Уильям. – Вдруг у нее получится каша вместо пирога?

– Конечно справится! – огрызнулась Пегги.

Уильям стиснул зубы, скрестил на груди руки и отвернулся.

– Так что? – спросила председатель комитета, по-прежнему поглаживая измученные подагрой суставы.

– Так что? – еле слышно повторила я.

– Ты справишься?

– Справлюсь.

– На том и порешили.

С этими словами члены комитета встали: Пегги и пожилая дама довольные собой, а Уильям обиженный, что вышло не по его. Только перед уходом он обернулся и посмотрел на меня. Без слов. Без тени узнавания на чудесном сердитом старческом лице.

Когда они ушли, я опустилась в кресло и задумалась. Мне предложили участвовать в приготовлении пирога. Подумать только!

Заячьего пирога.

Того самого заячьего пирога. Его выпекали для фестиваля в Халлатоне со времен столь незапамятных, что никто не знал, когда все началось. Церковь не единожды пыталась запретить эту традицию. Церковь ее на дух не выносила.

Мамочка рассказывала, что больше сотни лет назад традиция оборвалась. А потом снова возобновилась. Есть те, кто утверждает, что ей не больше сотни лет, а есть такие, кто вспоминает историю про пастора, случившуюся в восемнадцатом веке. Он попытался бороться с пирогом, на что прихожане побили стекла в его доме и написали на стене: «Нет пирога – нет пастора». Тогда он тихо-мирно вернул пирог на место.

Не знаю. По-моему, это одна из тех историй, которым нет начала и никогда не будет конца. Заячий пирог пришел из ниоткуда, но будет жить всегда. А то, что пожилая леди сказала про Мамочку – будто Мамочка устала печь заячий пирог, – было неправдой. Ей запретили. Какой-то очередной викарий или пастор. После того как она вышла из больницы, до кухни ее больше не допускали. Бедная Мамочка. Она ведь так любила печь.

– Люди ненавидят всех, кто хоть немного отличается от них, – говаривала Мамочка. – Люто ненавидят. – И добавляла: – За что?!

И вот теперь они пришли ко мне. Сидели тут передо мной, втроем, а мне хотелось их спросить: «Что? Просите зайца испечь вам заячий пирог?» Но разве такое скажешь! Когда тебя просят, ты просто надеваешь фартук и печешь. Вот так-то.

Зато я знаю точно – поскольку мне об этом говорила Мамочка, – что зайца халлатоновский пирог не видел уже много лет.

– Одна говядина да свинина. Говядина да свинина. Ну разве это заячий пирог? – сокрушалась Мамочка.