Там, где лес не растет

По улочке, что вела от ворот, к строителям короба со все ног бежал маленький мальчик – сынишка ирезейца, приютившего Эорию и Коренгу. Рот малыша был раскрыт для отчаянного крика, но он не кричал. Топот босых ног по твёрдой земле был единственным звуком. А за мальчиком неторопливой и какой-то неживой рысью бежал большой пёс с длинной шерстью, свисавшей войлочными шнурами. Некогда белый, он был неописуемо грязен, на шее запеклась кровь. Из пасти безостановочно текла слюна, уже превратившая шерсть на груди и передних лапах в мокрый колтун. Он не щерил зубов, не рычал и не лаял, но сказать, что пёс был страшен, значит ничего не сказать. В нём не было ярости, его облик источал нечто гораздо худшее, чем ярость. Он бежал за своим маленьким хозяином не для того, чтобы отдать ему пойманную лису. Не затем, чтобы приластиться и умыть его языком, как делал всегда… В облике любимого пса мальчика настигала смерть. Прежняя сущность белого халисунца была мертва, вместо неё вселилось чудовище. Уже не способное жить, но очень даже способное убивать. И вот это было по-настоящему жутко.

Коренга даже не подозревал, с какой быстротой, оказывается, может опустеть площадь… Полтора десятка мужчин во главе со жрецом, возившиеся у короба, исчезли буквально в мгновение ока. Только что были здесь – и всё, нету их, подевались неизвестно куда, сметённые звериным нерассуждающим ужасом. Остались лишь Коренга с его неуклюжей тележкой, да не привыкшая бегать Эория… да Торон.

Он-то, Торон, и сорвался с места самым первым, не оглядываясь на хозяина и не дожидаясь приказов. Он не стал тратить время на то, чтобы обежать воздвигнутый короб с наброшенным, но ещё не натянутым шёлком, – махнул прямо через верх, и четырёхаршинная преграда не остановила его. Силясь расправиться, спутанные крылья яростно рванули попонку, о которой Торон начисто позабыл… Прочная замша разлетелась бесформенными клочьями. Обладай халисунец хоть каплей прежнего смысла, он бы по крайней мере остановился. Но его ум перестал жить прежде тела, а тело неотвратимо рысило к упавшему мальчику, не ускоряя и не замедляя побежки. И кажется, вовсе не замечая Торона, летевшего наперерез то ли в невозможном прыжке, то ли в отчаянной попытке полёта…

Пока длился этот прыжок, правая рука Коренги успела взметнуться над головой, выдёргивая узкий ремень, всегда лежавший наготове вдоль ног. Праща с резким свистом рассекла воздух, камень размером в кулак ударил белого пса между занавешенными густой шерстью глазами. Человека такой камень убил бы на месте, но пёсий череп куда толще и прочней человеческого. Бегущая смерть, уже не восприимчивая к ранам и увечьям, лишь споткнулась, сбилась с ровного шага…

…И сверху на неё обрушились челюсти, хлещущие крылья и когтистые лапы Торона. Удар отбросил и сшиб халисунского кобеля, но и Торон не удержал равновесия. Псы покатились, сцепившись, хрипя и пуская по ветру клочья окровавленной шерсти…

Эория была уже возле мальчика. Подхватив его на руки, сегванка в три прыжка вернулась с ним к Коренге. Тот терзал рычаги, выдирая колесо тележки из щели между камней. Туда, скорее туда, где рвали один другого два кобеля – живой и неупокоенный мёртвый!.. Боль Торона белым огнём ударила в плечо, лишая руку движения. Коренга вскрикнул, задохнулся, бешеным рывком высвободил колесо и что было силы бросил тележку вперёд, на помощь Торону. На самом деле он очень мало что мог для него сделать, но не задумывался об этом. Объезжая треклятый короб, он повернул так, что задние колёса ёрзнули по земле, словно по льду…

И всё равно опоздал.

Халисунский пёс лежал на боку, его язык и губы ещё подрагивали, но это уходила последняя видимость жизни. Страшные челюсти Торона всё-таки сомкнулись на его затылке, сломав позвонки, и смерть быстро забирала то, что принадлежало ей по праву. Победитель медленно поднимался, шатаясь от изнеможения и нахлынувшей боли. Битва оказалась скоротечной, но все силы были выплеснуты без остатка. Левое крыло Торона беспомощно свисало, перекушенное в плече.

Мальчик плакал, прижимаясь к Эории. Это был храбрый горский мальчик, охотник на лис, умевший рассуждать очень по-взрослому, но сейчас он хватался за Эорию, как младенец за мамку, и плакал от пережитого ужаса.

Его плач послужил словно бы сигналом. На площади вновь начали появляться люди.

ГЛАВА 63 Возвращённое пожелание

Коренга сидел в тележке рядом с липким от крови, непохожим на себя Тороном и чувствовал, как скатывается в тартарары весь привычный, знакомый, обжитой мир. Что-то произошло, что-то надломилось – непоправимо, так, что уже не срастётся, уже никогда не будет в точности прежним.

Почти как в день, когда у него отнялись ноги и жизнь навсегда стала иной. И точно так же хотелось вернуться в только что – рукой ухватить – отбежавшее прошлое, и уже было откуда-то ясно: не тянись, не вернётся.

Если бы сейчас Коренгу спросили, как звать, он бы, наверное, не сумел сразу ответить…