Там, где меняют законы (сборник)

– Потому что благодарность – эта такая собачья болезнь, как сказал товарищ Сталин. У нас область шахтерская. Народ бедный и злой, голосует за губернатора. А я порчу общую картину. У меня рабочие сытые и деньги получают. А вообще-то господин губернатор намекнул, что готов мне помочь. Если завод будет платить не четыреста миллионов в бюджет области, а этак два миллиарда.

– И вам двух миллиардов стало жалко.

– У меня их нет.

Директор обмакнул губы в коньяк, поморщился и поставил стакан обратно.

– Вы должны были сами догадаться, – проговорил Черяга, – после того, как вместе с пикетом убили моего брата. Неужели вам не показалось подозрительными, что убили того самого человека, который обещал вам компромат? Ведь его могли убрать, только если Премьер с Негативом были в сговоре….

– За кого ты меня принимаешь? – осклабился директор, – я ничего не говорил Премьеру о компромате. Так что твоего брата убили действительно случайно.

Денис покачал головой.

– Нет. Видел девушку, с которой я приехал? Это невеста брата. Беременная.

– Да? А мне показалось – блядь…

– В общем-то да. Негатив отдал ее брату.

Извольский подумал:

– И решил забрать обратно?

– Да. И послал его под пули. Им нужно было, чтобы во время первого налета подстрелили не только шахтеров, понимаешь? Чтобы жертвой оказался кто-то из чернореченской братвы. Чтобы можно было начать тебе дергать нервы, морочить голову и таскать на разборки. Ну, а мой брат идеально для этого подходил. Негатив грохнул парня, к которому ревновал, а выкуп с тебя стребовал… Так бы он Вадика, может, и не тронул, а то пополз бы слушок, что Негатив собственных ребят мочит, и из-за чего? Из-за им же отданной бабы?

Денис помолчал, потом добавил:

– А ведь Вадик как чувствовал, что пора уносить ноги. Если бы ничего не чувствовал – не полез бы в эту историю с документами. Правда, его Ольга накручивала. Тоже, наверное, понимала, что Негатив и сам ее, порченую, замуж не возьмет, и пацану своему не даст…

– То-то она мне глазки строила, – вполголоса пробормотал Извольский.

Они опять помолчали, и Черяга спросил:

– А где Калягин?

– Домой уехал.

– И ты его отпустил?

– А почему нет?

– А он на тебя не настучит Премьеру, а? Ведь он понимает, что если Премьер с Негативом объединятся, его «федерации» вообще не жить. Сотрут в один момент, как Содом и Гоморру. Исчезнет, так сказать, с политической карты.

– Они ненадолго объединятся, – сказал Извольский. Губы его тронула слабая и нехорошая улыбка. – Двум стволам тесно в одной кобуре. Они объединились, чтобы захапать кусок завода. Потом они начнут его делить, и пойдет веселье.

– И ты дожидаешься этого момента?

Извольский пожал плечами. Улыбка его стала чуть шире, и чем дольше улыбался Извольский, тем меньше она нравилась Черяге. Наверное, Извольский был прав. Наверное, он был производственником, в отличие от бандитов, банкиров и чиновников. И все-таки улыбка его в этот момент напоминала улыбку маньяка.

Резко, словно будильник, затрещал телефон, и тут же в ответ ему откуда-то из деревни донесся крик петуха.

Извольский неторопливо взял трубку. Беседа продолжалась недолго. Извольский несколько раз сказал «да», безжизненно улыбнулся и закончил разговор.

– Ну что? – спросил Черяга.

– Пикет снят. С лидерами официального и независимого профсоюзов было достигнуто полное взаимопонимание насчет того, что их могут размазать по стенке.

– А Негатив?

– Он об этом по телефону не говорил. Сказал, что надо завтра встретиться.

Извольский усмехнулся и проговорил:

– Знаешь, что самое замечательное? Что все лавры за победу над шахтерами получит наш общий знакомый господин Володарчук. Ну как же – пришел, увидел, отговорил!

Прошло еще двадцать минут, и мобильник Извольского снова залился короткой трелью.

– Да, – сказал гендиректор, – понял. Спасибо.

– А это кто? – полюбопытстовал Черяга.

– Начальник железной дороги. Говорит, что первые вагоны будут на комбинате через четыре часа.

Гендиректор посмотрел на часы и добавил:

– Я, пожалуй, поеду на завод. А ты спи, следак. Третий час – скоро ночь кончится.

Сунул ноги в кроссовки и пошел, хромая.

Черяга все так же сидел в уютном кожаном кресле, время от времени обмакивая губы в коньяк и бессмысленными глазами смотря на камин.

Боже мой! Бумаги, за которые был убит его брат и еще куча людей, бумаги, за которые Извольский был готов заплатить не меньше ста тысяч долларов, бумаги, которых было достаточно, чтобы упрятать в тюрьму половину верхушки Чернореченска и, возможно, самого Негатива, – они были просто никому не нужны?

Толстый вице-премьер Володарчук даже не глянул на них, потому что ему важно было поставить комбинат на колени и надеть на него ошейник, припасенный союзным Володарчуку банком, Извольскому они были не нужны, потому что он решил пойти на мировую с бандюками, следствию они были не нужны, потому что компрометировали правительство и федеральный бюджет…

Белый телефон резко зазвонил. Черяга глядел на него некоторое время, не шевелясь, но телефон продолжал надрываться и скандалить, и наконец следак взял трубку.

– Алло! Славик!

– Кто это? – спросил Черяга.