Там, где нас есть

Итак, он был совершенно один. Впервые, пожалуй, в жизни он ощутил дискомфорт своего одинокого существования. У него не было родственников, у которых могли бы оказаться связи, помогающие устранить вредные последствия чужого чудачества, у него не было друзей, которые б выслушали его проблемы и хотя бы посочувствовали, у него не было даже жены, чтоб просто утешить его. Одинокий маленький человек против огромного тропического животного. Все как в первобытные времена. Безумие отчаяния охватило его.

Веревкин решил убить слона и закопать.

Решить-то решил, а как осуществить-то? И он отправился в библиотеку изучить в первоисточниках и свидетельствах очевидцев способ убийства слонов и уничтожения слоновьих трупов. Найденные сведения Веревкина не сильно приободрили. Лучшим средством источники чуть ли не единогласно, считали грозное ружье «слонобой». Умалчивая, впрочем, о подробностях, где одинокий городской житель может его раздобыть. Оставалось еще копье или лук, которыми слонов убивают в африканской желто-бурой саванне низкорослые чернокожие охотники из первобытных племен, но Веревкин справедливо опасался, что у него не хватит решимости действовать так кровожадно.

Вернувшись домой, он с тоской посмотрел в окно. Привычный лопоухий силуэт в розовых лучах заката выглядел довольно зловеще. Веревкин отошел от окна и попытался занять себя корреспонденцией от коллекционеров маркированных стройматериалов. Что-то ничего не отвечалось заинтересованным людям, ожидающим ответов на свои письма. Тогда Веревкин захотел осмотреть коллекцию, но вид стеллажей, заполненных разноцветными кирпичами с барельефами и горельефами на них, не привел в состояние гармонии. Да что там говорить, довольно давно уже не приводил. Проклятое млекопитающее, обитающее обычно в саваннах и джунглях некоторых тропических стран Азии и Африки, а теперь и в родном Веревкина дворе, заняло все мысли и чувства.

Тогда Веревкин подумал, что слона можно будет просто отравить. И хоть ему претило втираться в доверие к зверю с целью нанести решающий удар, он все ж вышел на улицу и купил в гастрономе пару батонов и с килограмм рафинаду.

«Подкормлю гада, а потом скормлю кило люминалу, и все», — злобно подумал Веревкин, и эта мысль несколько взбодрила его.

Он боялся слона, а слон боялся его. Насыпав горсть рафинаду на ладонь, а в другой руке держа еще теплый батон, он боком, приставными шагами, двинулся в сторону супостата, чувствуя, как на всем теле вздымаются дыбом волосы.

Слон взмахнул ушами, как крыльями, и коротко встревоженно гуднул, разглядев в сумерках съеженного крадущегося Веревкина. Приподнял хобот, шумно втянул воздух, почуял запах батона и подпустил поближе.

Веревкин остановился, зажмурив один глаз от ужаса, а другим кося в сторону иноземной напасти, протянул руку с рафинадом в сторону огромного хобота. В эту секунду он, кажется, даже не дышал, так ему было страшно слона.

Мягким движением кончик хобота приблизился к человеческой руке и осторожно захватил отростком кусок сахару. И со вздохом переправил его в треугольный слоновий рот. Хрупнул кусок рафинаду, и слон захлопал карими глазами с жесткими ресницами, засопел обрадованно. «Жри, скотина, — подумал Веревкин с облегчением. — Недолго тебе осталось гадить тут».

В течение двух недель или около того его вечерние встречи со слоном стали им обоим привычными. Слон уже не напрягался при виде незнакомца. Слегка расслабился и Веревкин, лелея коварные планы по смешиванию кило люминала с кило рафинада и радуясь своему будущему освобождению, обретающему постепенно черты реальности.

Однажды ночью сквозь сон он услышал шум мотора подъехавшего грузовика, но не придал ему значения. Поутру, выглянув в окно, он не увидел слона на привычном месте и вместо радости освобождения почувствовал беспокойство. Навозных куч тоже не оказалось. Отсутствие куч обрадовало, но как-то неожиданно мало. Слон-то где?

Натянув синюю куртку от спортивного костюма с надписью «Москва-80», Веревкин спустился во двор. В отдалении по асфальту дорожки меланхолично шкрябал редкой метлой дворничихин муж Григорий.

— Доброе утро, — обратился Веревкин к Григорию, — а что ж со слоном случилось?

— Утро доброе, — покосился Григорий на Веревкина красноватым похмельным взглядом, — увезли его нынче ночью. И Зелюковичи съехали тоже.

Поднявшись к себе, Веревкин честно попытался обрадоваться. Обрадоваться получалось, но как-то ненадолго и несильно. Вроде как дали квартальную премию, но меньше, чем думалось, и одновременно с выговором.

Вспоминался огромный карий глаз, моргающий длинными ресницами, нежное прикосновение кончика хобота к ладони, теплое, какое-то коровье дыхание, ветерок, набегающий от взмахивающих ушей. Совсем добило Веревкина воспоминание о том, что уши, если на них смотреть против солнца, были полупрозрачными, и это оказалось теперь ужасно трогательно.

«И еще он был теплый», — подумалось. Теплый, вот как.

Он был готов разрыдаться. Сорокатрехлетний мужчина с налаженной жизнью был готов разрыдаться при воспоминании о досадном периоде в его жизни.