Там, где папа ловил черепах

— Ни в коем случае! И вообще, как ты смеешь перебивать старших?

Мама взяла меня за руку и повела в бабушкину комнату. Тетя Адель повела Люсю к себе.

Наши заботы

Утром заболело горло. Дядя Эмиль осмотрел меня, определил ангину.

Мама велела мне остаться в постели, дала альбом и карандаши и ушла вместе с папой по делам. Дверь в комнату дяди и тети была открыта на обе стороны, тетя Тамара приветливо улыбалась мне. Я ей тоже улыбнулась и стала рисовать Мимишку. Потом нарисовала индюка. Был у нас такой в Трикратах. Сопя как огонь, поджидал нас, детей, за каждым углом и клевал. Я его боялась, как если бы за мной гонялся страус или же какое-то другое пернатое чудовище, А мой двоюродный брат Левка — сын тети Адели подкараулил однажды того индюка и так отлупил, что потом тот индюк клевал только своих индюшек, а нас оставил в покое.

Потосковав о Трикратах, я начала с интересом наблюдать за дядей и тетей. Дядя Эмиль все время усердно роется в многочисленных ящиках шкафа и письменного стола. Так удивительно: на шкафу бабушкина статуэтка божьей матери — Нотрдам. Руки ее сложены под грудью, глаза с мольбой подняты к потолку. А внизу с точно такими же продолговато-голубыми глазами, но с совершенно иным выражением лица озабоченно топчется дядя: шаг к столу, снова к шкафу, опять к столу и еще раз к шкафу. Скрипят ящики. И каждый раз он отпирает и запирает их. Ключи звенят, звенят… Что он так подолгу разглядывает и ощупывает? Что так бережно переносит из одного ящика в другой?

Вот утомился. Сел в качалку. Связку ключей на тонкой серебряной цепочке положил перед собой на стол.

А у тети Тамары свои заботы. Она ходит, шаркая шлепанцами, по комнате, то разгладит сморщившуюся накидку на подушке, то сдует пылинку с письменного стола. И нет-нет да и взглянет на розовеющую конфорку стенной печи.

— Ой, почему дрова трещат?

Дядя молчит. Взял ключи, перебирает их как четки.

— А вдруг печь взорвется, ой, мама!

Дядя тихо раскачивается в качалке. Протянул руку, взял с ломберного столика балалайку. Вот первые, удивительно тихие и мелодичные звуки. Тишина. Опять несколько тактов и… льется будто из далекой дали ручеек мелодии… На белом продолговатом лице дяди блуждает улыбка, глаза прищуриваются. Он тяжело вздыхает и неожиданно бесцветным, равнодушным голосом произносит, скучно растягивая слова:

— Та-амик, дай, пожалуйста, пи-п-ить…

Вода рядом с ним, на столе, только руку протянуть, но он терпеливо ждет, пока жена подойдет и, осторожно подняв графин с белой скатерти, нальет воду и на блюдечке подаст ему в руки. Пока я рисовала, он три раза пил таким образом. И каждый раз, если она недоливала стакан, укоризненно качал головой, а если переливала, хмурился. И она виновато улыбалась. «Почему она так улыбается? — думала я. — Боится она его, что ли? А у нас в семье кто кого боится? Ну конечно же все мы: и я, и папа, и Коля — боимся маму. Не захотела она взять из Трикрат Мимишку, и не взяли… А что делает сейчас Мимишка?.. Наверно, играет с Ванькой. В деревне его в шутку называли моим женихом. А Катя, его старшая сестра, сказала: „А що? Вырастете и поженитесь“». С того момента я стала защищать его даже от мальчишек. Как он любил Мимишку — в морду целовал. А почему в этом дворе нет собаки?

— Тетя Тамара, вы любите собак?

— Да, — поспешно отозвалась она.

— А почему у вас нет собаки?

Она пожала плечами. «Хорошая», — подумала про нее я.

— Тетя Тамара, вы кто?

Она положила суконку на стул, вошла в мою комнату:

— Я жена твоего дяди.

— Знаю. Моя мама учительница…

— А, понимаю. Я… Я домашняя хозяйка.

— А что лежит в ящиках у дяди Эмиля?

Она замялась. Ну, если не хочет говорить — не надо.

— А у вас дети есть?

Она грустно посмотрела на меня, села:

— У меня был сын. Он умер.

— Как жалко.

Помолчали.

— Тетя Тамара, у нас в Трикратах была одна женщина. Она взяла из детского дома двух сестричек. Сначала хотела взять только одну девочку. А другая, слабенькая, как заплачет! Тогда эта женщина, — я с силой стукнула себя кулаком в грудь, — «Да яка ж я буду мати, колы ридны души розлучаю!». Тетя Тамара! Возьмите детей из детдома, возьмите!

Мне показалось: еще немного, и уговорю. Вот было бы здорово: я, Люся и приемные дочки тети Тамары. Вот была бы компания! Я с еще большим жаром принялась уговаривать, но в подъезд постучали. Это пришли мои родители.

— Что купили?

Мама подошла, потрогала мой лоб:

— Купилка раскупилась.

— Там был мяч?

— Что мяч? Поиграешь и потеряешь. Как всегда. Мы еду купили.

— А что еда? Съедим — и все.

— Еда — это жизнь.

Я заскучала. И вдруг увидела необычайно расстроенное лицо папы. Он стоял посреди дядиной комнаты и указывал пальцем в газету:

— Это позор для немецкого рабочего класса! Как они допустили, чтобы фашисты пришли к власти?

— Папа, фашисты — это кто? — спросила я.

— Очень плохие, жестокие люди!

— А где они?

— В Германии.

Я, конечно, не поняла, что за Германия, далеко она или близко, но верила папе и не сводила с него глаз: да, действительно, что же эти рабочие?