Там, где папа ловил черепах

Дядя Эмиль решил отвлечь — стал рассказывать про Мцхет, который виднелся вдали, весь в черепичных крышах и садах. За ним высилась крепость Джвари. Это о ней писал Лермонтов в поэме «Мцыри».

«Там, где, сливаяся, шумят, обнявшись будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь…» Когда враги — чаще всего персы или турки — нападали, на вершинах гор монахи разжигали костры, и по направлению вспыхивавших костров можно было понять, откуда движется враг. И мирные жители укрывались за стенами крепостей. Джвари могла выдержать многомесячную осаду — она была надежно построена и имела хорошо замаскированный подземный выход к реке.

Я глядела на Джвари — картины прежних далеких дней вставали в воображении. Крутые склоны уходящей в небо горы с крепостью на вершине как будто ожили. Многочисленные кусты казались крадущимися вверх вражескими воинами, а там, наверху, замерли в настороженном ожидании между зубцами крепости и в проемах бойниц воины грузины. Дрожь пробежала по спине. Дядя Эмиль сказал, что крепости в те времена строили на века: глину замешивали на куриных яйцах, их привозили жители из всех окрестных селений. Сколько тут было войн, какие только не приходили захватчики, и все же эта прекрасная страна выстояла.

— Да-а-а, были времена, — рассеянно проговорила мама, — но где же все-таки Эрнест? Может, спустимся в совхоз?

— Он сказал, чтобы мы ждали здесь, — напомнила тетя Адель.

— И до каких пор?

Бабушка все время бормотала молитву:

— «О Мари, протеже мон физ эм…».

— Давайте еще немножко подождем, — предложил дядя.

— Вот тебе и пикник.

— Да-а. Не зря Эрнест был так против этого пикника.

Вдруг внизу, в совхозе, грянул выстрел и сразу второй. Эхо прокатилось по горам.

— Господи! — ужаснулась тетя Тамара.

Бабушка, склонив голову и сложив руки, забормотала громче. Дядя предложил спуститься в совхоз. Быстро собрали вещи, зашагали по тропинке вниз. Я ожидала чего-то страшного и крепко ухватила маму за руку. Коля взял ее под локоть с другой стороны.

— Чего вы? — произнесла она так, будто язык ее прилипал к нёбу, и легонько оттолкнула обоих.

— Мы ничего, — попытался успокоить Коля.

— Тогда держитесь.

Отца увидели у склада. Он вместе с рабочими заносил в открытую дверь опрыскиватели. Люди шумели, улыбались, здесь собрались все жители совхоза.

Мы перевели дух.

— А кто стрелял? — спросила мама.

— Я.

— В кого?

— Ни в кого. Так, для острастки. Назарбеков не хотел отдавать опрыскиватели. Вышел на нас с ружьем. Ну я и пальнул два раза. Испугался, воришка, впустил в свое имение. — Папа счастливо улыбнулся. — Теперь в Тифлис укатил, жаловаться на незаконность наших действий. А если бы успел увезти опрыскиватели, тогда бы ищи ветра в поле!

— Как ты рискуешь, — сказал дядя Эмиль, — он будет мстить!

— Видел я таких, и немало. Вы вот что, поезжайте домой. Я останусь здесь. Настроение у людей хорошее, работать будем.

Тетя Адель

Меня разбудил протяжный заводской гудок. Он заменял всему району часы.

Папа тихо сказал:

— Надо вставать. Пора.

Мама спросила:

— Когда поедешь в ЗаГЭС? Я должна знать, мало ли что?

— Сегодня. Или, в крайнем случае, завтра.

— Это что же, прямо война?

— А как ты думала?

— Знала бы, ни за что не приехала бы в Тифлис.

— А что, до Тифлиса было не так? — Он помолчал. — Мы дадим охране ЗаГЭСа рассаду и поможем построить парники, а солдаты, если понадобится, окажут помощь в защите совхоза.

— А почему этому Назарбекову вовремя не дали по шапке?

— Говорят, у него есть какая-то сильная рука в Тифлисе. Замполитотделом управления посоветовал держать связь с охраной электростанции, поскольку она близко. Он так и сказал: «С врагами нам нельзя церемониться».

Я вспомнила дочку бабушкиных квартирантов, Ляльку. До моего приезда в Тифлис она безнаказанно дразнила Люсю. Люся робкая, всегда в одном и том же платьице, перешитом бабушкой из кофты, а у Ляльки много платьев. Меняет она их по три раза в день и прогуливается по двору. А как встретит грустный и зачарованный взгляд Люси, показывает язык. И меня она начала встречать таким же образом. Как ее проучить? Я вскочила со своего сундука, чтобы побежать к Люсе — посоветоваться. Но мама схватила за руку:

— Стоп. Это тебе не Трикраты.

Да, это были не Трикраты. Дядина комната проходная. Чтобы не беспокоить дядю и тетю лишний раз, нужно было позавтракать и всем вместе пройти через их комнату.

Пока умывались, мама вскипятила на керосинке чайник и накрыла на стол. Ели быстро: и папа, и Коля, и я очень торопились. Через дядину комнату прошли гуськом, пожелав им доброго утра и приятного аппетита, — они завтракали. В галерее бабушка еще лежала в своей массивной деревянной кровати, в руках был молитвенник. Папа поцеловал ее и ушел на вокзал, Коля — в школу, я побежала к Люсе.

В середине девятиметровой комнаты впритык к трем деревянным кушеткам с плоскими тюфяками и истертыми хлопчатобумажными покрывалами стояла некрашеная табуретка. Нана, поставив на нее ногу, чистила туфли так, что казалось, искры из-под щетки летят. Табуретка жалобно скрипела, Нана насвистывала песенку.

— Пришла? — обожгла меня — ласковым взглядом.