Там, где престол сатаны. Том 1

А тут, кстати, и студиоз вступил с изложением собственных наблюдений и выводов. Первое: курева тоже нет. Курящий народ унижен до такой степени, что готов покупать «бычки», которыми торгуют на Рижском старые ведьмы, требуя по трешке за поллитровую банку. Второе: и гондонов в аптеках нет. Ей-Богу, обиженно поклялся студиоз, хоть шаром покати. Опять иди на рынок. А там либо родимый баковский из резины для водопроводного шланга, либо закордонный, с грудастой девкой на яркой обложке, цветной и тонкий. Пять рэ за штуку. Румяное лицо студиоза выразило сильнейшее негодование.

– Один раз, – воскликнул он, – и пять рублей!

– А ты стирай, – промурлыкал Макарцев.

– Не смешно, Виктор Романыч… Ракеты делаем, а на приличный гондон ума, что ли, не хватает?!

Сын Отечества пробудился в студиозе и бряцал оскорбленным патриотическим чувством. Но, слава Богу, они завершали свой путь. «Яма» была перед ними – или, вернее, под ними, ибо в пивную надо было спускаться по довольно длинной, в меру крутой и скользкой лестнице. Левой рукой держась за перильце, а правой вцепившись в кейс, Макарцев сошел в подземелье первым и первым же отворил деревянную дверь с болтающейся на гвозде табличкой с убийственными словами: «Пива нет».

– Приговор четвертый, последний и окончательный, – просипел Давид.

– Без паники, ребята! – наподобие Суворова, ободряющего свое войско перед перевалом Сен-Готард, обратился к спутникам доктор Макарцев. – За мной!

Ему навстречу из глубины полутемного, пропахшего пивным и табачным духом зала уже бежал, семеня короткими ножками, маленький толстенький человечек. Они пошептались, Макарцев кивнул и двинулся в угол – к круглому столу со столешницей под серый с черными прожилками мрамор и красного цвета пустой пластмассовой вазочкой для салфеток на ней. На отсутствие салфеток и указал первым делом Сергей Павлович как на верный признак неготовности питейного заведения принять нынче днем дорогих гостей.

– Слепой сказал – посмотрим, – загадочно отвечал ему друг Макарцев.

В некотором отдалении от них за таким же столом трое мужиков молча пили водку, закусывая сайрой, которую они цепляли из банки одной вилкой, поочередно передавая ее из рук в руки. И еще несколько весьма похожих компаний заседало в этот час в пивной, своим присутствием лишь подчеркивая ее угрюмую тишину и пустоту. В пивной, между тем, должен стоять дым коромыслом. Гомон, крики и даже брань, подчас переходящая в жестокий мордобой, – все сие есть краски, сообщающие ей пусть призрачный, но зато соблазнительный облик кипящей молодости. А когда здесь можно услышать полет проснувшейся среди зимы одинокой мухи, то предназначенный для бесшабашного разгула подвал превращается в чей-то фамильный склеп, а редкие и мрачные посетители – в безутешных родственников, пьющих свою поминальную чару. Так, сидя за пустым и холодным столом, рассуждал Сергей Павлович, на что Макарцев кивал со снисходительностью взрослого человека, внимающего речам неоперившегося юнца. Он был прав, а именинник – нет. Ибо не прошло и пяти минут, как возле них оказался приветивший Макарцева при входе маленький толстенький человечек, в одной руке которого была внушительных размеров и – судя по его виду – порядочного веса сумка, а в другой – ловко схваченные его коротенькими пухлыми пальцами четыре стеклянные кружки.

– И рюмочки нам, – не то попросил, не то повелел ему Макарцев. – Мы все-таки не бомжи и не алкаши какие-нибудь, а достойнейшие представители самой гуманной профессии… – Ему в ответ была преданная улыбка и первому из всех предоставленная в личное пользование кружка. – И если вслед пиву или предваряя его мы позволим себе нечто иное, то хотелось бы, дорогой Павлик…

– Обижаете, Виктор Романыч, – ласково шепнул Павлик и утер рукавом белой курточки взмокшее лицо. – Всё здесь.

Он кивнул на сумку и удалился, от всей души пожелав докторам хорошо провести время.

С возгласом: «Посрамим Фому неверующего!» Макарцев открыл сумку и одну за другой принялся извлекать из нее благородно-коричневые бутылки «Праздроя», рюмки, заботливой рукой завернутые в салфетки, сами салфетки, несомненно бумажные, но своим ласкающим прикосновением вызывающие смутные воспоминания то ли о шелке, то ли об атласе, то ли вообще о черт знает какой утонченности. Затем выплыли покрытые серебряной фольгой лоточки и мисочки, литровая банка, плотно набитая квашеной капустой, две баночки красной икры и ловко укутанная в чистейшую марлю вместительная салатница, наполненная крупными, нежно-розовыми, благоухающими лавровым листом креветками.

– Это не Павлик, а какой-то Лукулл, – глотая слюну, едва вымолвил потрясенный Сергей Павлович.

– Действительно, – пробормотал Давид, неотрывно следя за Макарцевым.

Покончив с сумкой, тот нарочито медленными движениями открывал кейс.

– Достаем ключик, – приговаривал Макарцев, и в руках у него появился маленький серебристый ключик, – вставляем в замочек… Ах, как давно не играл я в чудесную игру под названием: мой ключик – ваш замочек! Стареем, стареем…