Там, где престол сатаны. Том 1

Он глянул на архиерея, тихо постанывавшего во сне, на Евгению Сидоровну, еще пылавшую боевым огнем и порывавшуюся продолжить повесть о немощном Патриархе, вручившем сердце Верке, а церковь – Вору и Хаеву, о Николае Ивановиче, дивно поющем в паре с Нифоном… Реве та стогне Днипр широкий. Свирипый вэтер задував. Нализались и орали – старый чекист и будущий епископ. И тихо радовались их согласию митрополит со своей колдуньей.

Врата ада не одолеют ее?

Какие возможны ответы на вопрос, поневоле возникающий в смущенной и ожесточившейся душе? Ад ли в конечном счете взял верх и посмеялся как над словами Христа, так и над крестной Его смертью? И церковь, куда Николай Иванович со товарищи выписали пропуска митрополиту Антонину (на два лица), старику-Патриарху, сраженному обильной плотью молодой попадьи, Вору и Хаеву, певуну-Нифону и вот-вот закукарекающему Макарию, – не имеет ничего общего с Церковью, обещанной в Евангелии? Или она есть, Церковь Христа, Церковь Петра Ивановича и странно встретившегося Сергею Павловичу в ночном лесу старца? Но живет незримо и тайно, оберегаемая от пришествия чуждых ей по духу людей, – дабы в назначенный день явиться миру и склонить его к милосердию и любви своей неземной красотой?

Дверь отворилась. Но не о. Вячеслав, завершивший молитвенный труд, вступил в комнату, где капля за каплей втекала в тело поверженного владыки приготовленная Сергеем Павловичем живая вода. Девочка лет десяти с бледным личиком и двумя торчащими косичками встала на пороге, а за ней виден был мальчик повыше и постарше, совершенно неоспоримо и зримо изображавший собой Феодосия Григорьевича в далеком отрочестве. Быть может, и у нынешнего архиерея в том золотом возрасте имелся точно такой же кровоподтек на левой скуле, природу которого Сергей Павлович тотчас определил наметанным глазом. Удар справа. В центре заметен след в виде глубокой ссадины, причиненной твердым предметом. Сергей Павлович покосился на правую руку Евгении Сидоровны, унизанную перстнями. Завидев недвижимого Феодосия Григорьевича, незнакомого человека с ним рядом, штатив, склянку, трубку и торчащую из вены митрополита иглу, девочка всхлипнула. Комок пробежал по тонкому ее горлышку, и она шепнула: «Папочка…» И мальчик робким взором забитого щенка глянул на доктора Боголюбова, безмолвно передавая ему свою тревогу, обиду и боль.

– А ну, – прошипела колдунья Евгения Сидоровна, – геть отсюда! Вам сколько раз надо внушать, шо никакой он вам не папочка! Мой срам и позор, – с улыбкой на тонких губах обратилась она к Сергею Павловичу. – По нашему милосердию взяли с двоюродным братом, – она кивнула на митрополита, – деток из детдома. Так они, представьте, вбили в свои дурные головы, шо мы их р'oдные родители, папа и мама. И вот, представьте, какой-нибудь вроде вас сторонний человек услышит из их уст «папочка» или «мамочка», то шо он подумает? Владыка – монах, ему это не положено, а я хоть и двоюродная, но его сестра! У евреев такие браки приняты, а у нас, слава Богу, нет. Ступайте, говорю вам!

Первой исчезла девочка, а мальчик, нахмурившись, еще потоптался на пороге. Но ушел и он, бросив Сергею Павловичу прощальный взгляд. Ты видишь, словно бы говорил мальчик, несомненная плоть и кровь забывшегося сном архиерея, что он – мой отец, а я – его сын. А эта женщина – его жена и моя мать. Но они лгут всем, что мы – их приемные дети, и нас заставляют лгать, и мы живем, окруженные ложью, пропитанные и отравленные ей с самого первого дня своего появления на свет, или еще в материнской утробе, или в проклятый миг нашего зачатия. Прощай!

4

Полтора часа спустя Сергей Павлович извлек иглу из вены митрополита и перебинтовал ему руку.

– Феодосий Григорьевич! Просыпайтесь!

– А я и не сплю, – неожиданно бодрым и звучным голосом откликнулся архиерей и открыл все еще опухшие, но уже ясные глаза. – И слухаю, шо вона тебе брехала и як деток прогоняла. Эх, детки мои, детки, горемычные пташки, яка же вам уготована судьбина от неразумного батьки, прости его, Боже.

– То-ня! – дважды пристукнула пальцем в перстне по столу Евгения Сидоровна. – Ты, по-моему, еще не в себе.

– Так было худо, – признался архиерей Сергею Павловичу, пристраивая голову на подушке таким образом, чтобы его взгляд мог миновать спутницу жизни с ее крючковатым носом и губами-ниточками, – шо я было подумал: все! Верховный прокурор к себе трэбует.

Доктор Боголюбов развел руками:

– Будете продолжать в том же духе – вам этой повестки не миновать.

– Ты слухай, слухай, – не упустила Евгения Сидоровна. – Да на ус мотай. Вин доктор хороший, зря не скажет. И Николая Ивановича племянничек… А ты несешь тут якие-то непотрэбные вещи.

Архиерей, кряхтя, приподнялся с постели, но тут же упал на подушку.

– Башка моя ще дурная, – с виноватой улыбкой молвил он. – Попить бы.

– Може, этого? – грозным жестом указала Евгения Сидоровна на бутылки: одну пустую, а другую початую.