Полчаса спустя со стороны Юмашевой рощи донесся нестройный залп нескольких винтовок, за ним еще один, и еще… В церкви поколебалось пламя свечей, повалилось стоявшее у солеи Распятие, а со стены сорвалась, с грохотом упала на каменный пол и раскололась древняя икона Страшного Суда. А глубокой ночью над сосновой рощей, где Он был расстрелян и закопан, над спящим городом, заливными лугами, тихой Покшей, монастырем Сангарским пролился яркий белый свет. Дымящимся тонким лучом он исходил из неведомой звезды, появившейся в зените высокого темного неба, и, падая вниз, становился все шире, принимал очертания купола, который накрыл землю, ставшую могильным приютом казненному Христу. Многих разбудил в ту ночь этот свет. Подойдя к зарешеченному окну камеры, неведомо чему улыбалась сквозь слезы Мария, крестилась и шептала: «Господи… Бабу непутевую и грешную, прости меня, Господи!» Встав с узенькой койки, девица Гвоздева глядела на освещенную призрачным светом улицу, и сердце ее все сильней сушила беспричинная тоска. «Танечка! – из соседней комнаты звала проснувшаяся мать. – Уж не пожар ли там, не приведи Бог?» – «Спите, мама, спите», – севшим со сна голосом отвечала Гвоздева и вздрагивающими руками доставала папироску, зажигала спичку и прикуривала. «Ах, – вздыхала мать, – и куришь ты, и куришь… И днем куришь, и ночью…» Несмотря на теплую летнюю ночь, Семен Ильич спал на пуховой перине, под ватным одеялом, в байковой рубашке и кальсонах. Стало душно, он проснулся. Яркий свет бил в окно. «Прожектор, что ли?» – вяло подумал Семен Ильич, хотя прекрасно знал, что никакого прожектора в городе не было и быть не могло. Пришлось вставать. Он откинул тяжелое одеяло, кряхтя, спустил ноги и ощутил горячими ступнями приятную прохладу крашеных досок пола. И, наслаждаясь ею, босиком медленно пошел к окну. В саду, куда оно выходило, светло было как днем. Даже яблоки едва налившиеся видел он на корявых ветвях старой антоновки. «Что такое?!» – грозно сказал он и быстрым шагом двинулся в соседнюю комнату, где был у него кабинет и на столе стоял телефон. Он снял трубку и несколько раз повернул ручку, намереваясь потребовать от барышни на телефонной станции немедля соединить его с дежурным ЧК. Тихий шорох слышен был в трубке – словно кто-то издалека нежно дул Семену Ильичу в ухо. «Але!» – властно молвил он и еще раз прокрутил ручку. Молчал телефон. «Але!!» – уже в бешенстве крикнул Семен Ильич и, догадавшись, что нынче ночью никто в телефон ему ни единого слова не скажет, швырнул трубку на рычаг. Часы пробили полвторого ночи. По законам природы мрак должен был царить вокруг, но на улице, которую Семен Ильич видел из окна кабинета, будто горели сто самых ярких фонарей. Поднятые с постелей нездешним светом выходили из домов городские жители и, задрав головы, вглядывались в пугающе-яркое небо. Некоторые при этом крестились и кланялись земным поклоном в сторону Юмашевой рощи. Опухшее от крепкого сна и жары багровое лицо Семена Ильича бледнело, морщилось, старело, наливалось злобой, и казалось, что через окно на улицу неотрывно глядит отталкивающее в своем безобразии, неведомое, страшное существо, одетое, правда, вполне по-человечески – в байковую рубашку и белые кальсоны на пуговицах. «Опять, – бормотал он, кусая губы, – опять…»
Глава вторая
В Первопрестольной
1