Там, где престол сатаны. Том 1

– Видели, как ее два ангела под руки вели, – со слабой улыбкой промолвил он.

– Петренко! – нетерпеливо крикнул председатель комиссии. – Нашли ключ?

– Так точно! – браво ответил Петренко и вытащил из кармана полушубка небольших размеров темный ключ с продетой в его ушко серебряной цепочкой. – В божнице висел.

5

Вскрытие продолжалось.

Товарищ Рогаткин, однако, уже закипал. Еще хотя бы одна безобразная выходка, покусывая губы, говорил он членам комиссии. Пусть кто-нибудь крикнет – как тот мальчик, жалкая жертва фанатичных родителей. Пусть попробует! Или эта баба с ее отвратительным кривлянием… Знаем мы таких безумных. Это такие безумные, что очень даже себе на уме. Хитрая сволочь, с готовностью подхватил Ванька. Ее допросить надо.

Председатель комиссии вдруг поймал себя на взгляде, который совершенно против воли он устремил на картину Страшного Суда. Всемирно известный предатель Иуда, опекаемый сатаной. Позвольте. Сатана? Иуда? И за гробом вечные мучения или райская жизнь? Она его пугала, словно ребенка. Он поспешно отвел взгляд. Но Ванька заметил, что председатель туда смотрел. И Марлен-Федор, отвлекшийся от своей тетрадки. Чувствуя, что краснеет, товарищ Рогаткин со злой решимостью закончил:

– И я прикажу помещение очистить. Маркеллин! Гроб открыл?!

– Открываю, – неживым голосом отозвался монах.

– Фотограф! Готов?!

– Полный порядок! – весело крикнул тот и полез под черную накидку.

Гробовой снял клобук и вставил ключ.

Рука дрожит. Господи, помилуй! Было бы мне, старому псу, Божьего человека наукой не пренебречь. Тогда не томила бы меня лютая сия мука. Но как не осудил Ты, Господи, мытаря и блудницу, так и меня прости за грех мой невольный.

– У него рука что ли трясется, открыть не может… – пробормотал о. Петр.

– Делай дело, отец Маркеллин, – встав рядом с гробовым, строго велел ему старец Боголюбов. – Никто тебя никогда не осудит – ни на земле, ни на небе, ни в сем веке, ни в будущем.

В глубокой тишине было слышно, как со скрипом повернулся в замке ключ. Народ вздохнул единой грудью и шатнулся вперед.

Важно надув щеки, Федор-Марлен записал: «Крышка гробницы открыта. В гробнице видна фигура в виде очертания человеческого тела, покрытая золотой парчовой епитрахилью…» Протиснувшийся в первый ряд о. Никандр, сангарский звонарь, осмелел и приблизился к раке почти вплотную (ступая при этом отчего-то на цыпочках), но тут же был оттеснен Ванькой Смирновым, обеими руками уперевшимся ему в объемистый живот. Ванькина голова едва достигала до плеч о. Никандра, и в другое время было бы, наверное, весьма забавно наблюдать за покрасневшим от усилий комсомольским Давидом, яростно пихавшим вырядившегося монахом Голиафа. Звонарь отступил и тут же был обруган благочинным, о. Михаилом Тороповым, прошипевшим, что негоже монаху быть любопытным как баба. «Фигура лежит в гробе, – записывал первый губернский поэт под диктовку члена комиссии, обладателя пышных черных усов, – у которого стенки наружные дубовые…»

– Стоп, стоп! – поднял руку товарищ Рогаткин. – А мы откуда знаем, что дубовые? А может, осиновые?

– На осине Иуда удавился, – мрачно сказали из толпы богомольцев.

Опять Иуда. Дался он им. В груди у молодого председателя растекся неприятный холодок, но он мгновенно подавил его, спросив:

– Маркеллин! Верно, что дубовые?

Мрачный голос добавил:

– Потому и листья у нее всегда дрожат.

– Дубовые, – не поднимая головы, с ненавистью сказал о. Маркеллин.

– А внутренние, – обрадовано подхватил обладатель усов, – кипарисовые. Угадал? – Гробовой молча кивнул. – Ну вот, товарищ Рогаткин, а вы сомневались… Я столяр-краснодеревщик, я такую мебель делал! Пиши, Федор: наружные, стало быть, дубовые, в внутренние кипарисовые и внутри гроб обит зеленой парчой. Дальше пиши так: голова фигуры покрыта белой материей с круглым отверстием над местом лба…

– Не материя, а возд'yх, – буркнул о. Маркеллин.

– А разница какая? – встрял Ванька Смирнов. – Тряпка, она тряпка и есть!

– Ты тряпкой сопли утираешь, а воздухами Господь в младенчестве был повит и святых Своих в них облекает.

– Ладно, ладно, – перебил о. Маркеллина председатель комиссии. – Ты свои поповские сказки брось. Давай снимай этот… Как ты говоришь?

– Воздух.

– Вот-вот. Он самый. Снимай, и поживее!

– Ножницы нужны, – едва слышно произнес гробовой.

– А у тебя нет?!

– Откуда?! – Отец Маркеллин сморщился, словно от боли, и в маленьких, цвета бутылочного стекла его глазках плеснуло страдание.

– А ты, поп, я гляжу, в саботажники подался, – процедил товарищ Рогаткин. – Зря. Я штыком прикажу вспороть. Желаешь?

– И думать нечего, – подхватил Ванька Смирнов и, как в прицел, с прищуром разглядывал о. Маркеллина и стоящего с ним рядом старца Боголюбова. – Они чего, не знали, что ли, что эта кукла у них там зашита?

– Это не кукла, гражданин! – с дрожью в голосе воскликнул благочинный. – Это святые и почитаемые народом мощи. Ваша воля их вскрывать, но оскорблять чувства не имеете права!