Там, где престол сатаны. Том 1

Сказать: бытие Божие вне нашего сомнения, ему неподвластно, им неразрушаемо. Мы тварь, изваянная Творцом, но испорченная человеком. Бог мучается грехами нашими и зовет к Себе всех блудных детей Своих и тебя зовет. Еще сказать: Авраам Господу поверил и, не зная, куда идет, двинулся в путь далекий, к земле обетованной, которую Бог указал ему. Авраам поверил – и неплодная Сарра уже в преклонных годах зачала от него и родила сына-первенца. Авраам поверил – и готов был принести в жертву возлюбленное чадо свое и с ним вместе упование на обещанное Богом умножение потомства. Помните ли вы, как это было? Помните ли отца, взявшего огонь и нож и на бесхитростный вопрос сына: а где же агнец для всесожжения? – ответившего с потаенной мукой: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой»? Помните ли покорного отцу и кроткого Исаака, безропотно давшего себя связать и молча улегшегося на жертвенник с приготовленными дровами? Руку Авраама с ножом, простертую над Исааком, помните? Со слезами на глазах я перечитываю всегда это место. И думаю: а был бы у меня сынок, о котором пока понапрасну мечтаем мы с Богом мне данной женой, – смог бы я уподобиться Аврааму? Само собой, ни сном ни духом при этом не ведая, что в последний миг посланный Господом Ангел остановит мою занесенную для смертельного удара руку. Страшный вопрос. Душа трепещет в испуге и замирает, оцепенев. Подлый рассудок мой мне шепчет, что Авраамово жертвоприношение возможно лишь для человека, не только ощущающего Бога как несомненную реальность – в конце концов, хотя бы проблески подобного чувства случаются и у нас, грешных, – но, главное, относящегося к Творцу с простотой, доверчивостью и требовательностью младенца. И если б вы знали, милый вы мой, как в такие минуты одолевает соблазн успокоить себя признанием собственной слабости и навсегда оставить без ответа страшный вопрос! Но отвечать – надо. Бог нас спрашивает. И что нам сказать Ему – мне, вам, всем нам, семени Авраамовому, умножившемуся, словно песок земной? Только один у нас есть ответ: да будет воля Твоя, как там, на небесах, так и здесь, на земле.

– Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы.

Опять Николай голосом хвалится.

Сейчас престол будет целовать и потянется о. Александра лобызать в плечо.

Не положено по уставу диакону лобызать священника.

Александр должен ему указать.

У о. Петра в висках застучала кровь. Младшему ни к священным сосудам прикасаться, ни к жертвеннику, ни к престолу… Священная трапеза не для него. По мягкосердечию своему старший брат попускает, дозволяя недозволенное.

Хор пропел: «Отца, и Сына, и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную». Пока Григорий Федорович не опустил руку, Анечка Кудинова старалась, всех дольше вытягивая последний звук. И так тихо стало на мгновение, что во всех углах храма можно было услышать стук сапог Николая, из амвона выходящего на солею, и его нестеснительное покашливание.

– Кхе-кхе, – исторгал из своей глотки младшенький, готовясь встать перед народом, поклониться и во всю мочь прорычать: «Двери, двери, премудростию вонмем!»

Он вышел. Тотчас, отдернутая о. Александром, поплыла вбок завеса царских врат, открывая взорам малого стада престол, светильник на нем с семью горящими едва заметным светлым пламенем свечами, запрестольный Крест с пропятым Спасителем и Христа Вседержителя, изображенного в средней части алтаря, за Горним местом, с поднятой для благословения рукой.

– Что же до Антихриста, – продолжал о. Петр, отмечая сосредоточенное, почти угрюмое выражение, с которым внимал ему бывший директор, – …нет, я вам скажу сначала о Ваньке Смирнове. Ведь я его знал еще Ванечкой, чудесным ребенком, умненьким, добросердечным, хорошим сыночком достойных родителей. Его превращение, его, если хотите, антипреображение – не в свет, но в тьму – происходило на моих глазах. Россия падала – и он вместе с ней. Можно наоборот: он был соблазнен – и вместе с ним Россия. Еще я хочу вам сказать, что он – Ваня, Ванечка, Ванька – неотъемлемая часть наша, с нами единокровная, единого с нами корня побег, одного дерева плод. Все худшее наше он взял. В нем наше зверство, которое мы в себе не смогли подавить и которое из нас вырвалось и в нем воплотилось. Я себя перед ним ощущаю бесконечно виновным, хотя, как и вы, временами не могу избавиться от недоброго к нему чувства. Ведь Ванечка у нас в Сотникове все церкви закрыть хочет и монастырь. Само собой, не только он к этому стремится – они там, по-моему, все против Бога ополчились, но у Ванечки, знаете ли, злоба к святыне какая-то особенная, мне иногда кажется – личная. Откуда?! Впрочем, что значит: откуда? Все оттуда же, – сказал о. Петр, и Василий Андреевич понимающе кивнул. – И Антихрист – это ведь тоже все мы. Где наша злоба – там он; где ложь – он; где гордость наша непомерная – он; где потерявшее веру отчаяние – и тут он.