Там, где престол сатаны. Том 1

– Папа, зачем вы?! – в ухо ему тревожно зашептал о. Иоанн.

Но император и самодержец Всероссийский приостановился и, наморщив лоб, вопрошающе глянул по сторонам.

– Государь! – повторил о. Марк. – Я тебя зову. Мне девяносто первый, я преподобного знал, иди, я тебя благословлю.

Отец Иоанн замер. И царь замер. И нерадостными глазами довольно долго глядел на старца Боголюбова и даже сказать ему что-то порывался – но всего лишь кивнул и двинулся дальше.

Папу похоронили год спустя, царя с царицей и со чадами злодеи убили два года назад, со дня преставления преподобного минуло почти сто лет – но неведомая, бестрепетная и властная сила словно бы восхитила о. Иоанна из реки времени и, поставив на ее берегу, наделила счастливой, но и мучительной для смертного человека возможностью соприкоснуться с вечностью, беседовать с ушедшими, будто с живыми, вместе с ними страдая от испытующих их скорбей и радуясь посетившим их радостям. И папа, и царь, и преподобный, и строитель пустыни, и жестокосердый игумен, и две старухи, одна из которых Бог знает сколько дней и ночей по русским ухабам в деревянной тележке с деревянными же колесиками катила в Шатров другую, – все они для о. Иоанна были сейчас живы, всех он видел, со всеми говорил и каждому внимал. Все были в нем, и он во всех, и всех любил и жалел. Господи, коли Ты сподобишь, то сколь многое может вместить душа человеческая! Мало того: он ощущал в себе вдруг открывшуюся удивительную способность наравне с человеческой речью понимать тихий говор заснеженного поля, робкую перекличку схваченных морозом деревьев, раздольный посвист ветра, ласковый шепот трав и ликующую трель поднявшейся в сияющую высь малой птахи. Все славило Бога. И он славил. И проникался неведомо кем внушенной мыслью, что готовящееся в Шатрове поругание Господь в конце концов направит к Своей и преподобного славе, аминь!

Восторг его охватил. Пусть срывают гробовую крышку, бесчувственными руками ворошат дорогие останки и касаются святой главы. Пусть увозят бесценные косточки. Пусть даже спалят их! Ранее того поднимется из гроба преподобный Симеон и в белом своем балахончике, с котомкой за плечами, в которой вместе с камнями всегда лежит у него Евангелие в кожаном переплете, незримо покинет Шатров и скроется в тайном и недоступном лихим людям убежище – во всякой верующей православной душе. Там будут его сень, рака и гроб; там будут почивать до поры его святые мощи.

Николай же ушел тайком, потому что нельзя было ему иначе. Ибо ежели от Христа отрекаешься, то кому поклоняешься? Ежели ты Богу более не сын, то кто тебе отец? Ежели Господа желаешь унизить, то кого стремишься возвысить? Что, Колька, молчишь передо мной, отцом своим родным?! Или ты слово забыл, какое есть последний ответ на сии страшные вопросы? Я напомню. Сатана – вот это слово. Вот ты кому уполз в услужение! Гляди теперь.

Едва он обличил младшенького, как шапка на голове о. Иоанна внезапно вспыхнула и занялась огнем. Он успел подумать о брошенных в пылающую печь отроках вавилонских, которым, коли бы не ангел, не миновать было лютой муки, поднял руку, чтобы сорвать треух, превратившийся в огненный венец, – и открыл глаза.

– Гляди, гляди! – кричал брату о. Александр и показывал куда-то вбок и назад.

Отец Петр, привстав, обернулся и долго смотрел в сторону темнеющего вдали леса. Там по сверкающему снегу три всадника один за другим рысью скакали на трех лошадях, две из которых были рыжие, а третья – вороная. И так отчетливо были они видны в сиянии крепнущего морозного дня, такими ослепительно-яркими звездами вспыхивала временами сбруя, так грозны были винтовки за их спинами и так устрашающе черен был конь вороной, и таким зловещим красным цветом отливали гривы двух коней рыжих, что о. Петр, ахнув, молвил:

– Апокалипсис.

– Война и голод, – тут же откликнулся старший брат.

– Ну да… апокалипсис, – оглянулся и засмеялся Андрей Кузьмич. – Антоновцы это. Ихний отряд днями сюда прибился. В Тамбовской-то губернии, их там, говорят, прямо на распыл большевики пущают, ей-богу! Что творят! – Он покрутил головой и заорал на терпеливую свою кобылку с отчаянным весельем: – Давай, давай, милка моя! Вон он, монастырь-то Шатровский!

За сосновым бором взору открывалась обитель. В прозрачно-синем небе пылало золото куполов колокольни и Успенского собора, чуть ниже видны были маковки других храмов и угловых башен и зеленая кровля архиерейских покоев. Наезженная дорога свернула вправо, потянулась вверх, и близко и тесно вставшие по склону холма вековые, мощные сосны заслонили собой и небо, и монастырь.

– Помните ли, дети… житие святителя Поликарпа… епископа Смирнского? – переводя дыхание, в три приема выговорил о. Иоанн.

Дети помнили.

– Он был спутник Иоанна-тайновидца, – ответил старший, а средний прибавил, что пламя костра не коснулось приговоренного к огненной казни святителя и его убили мечом.