Там, где престол сатаны. Том 2

Сергей Павлович молча кивал. Здесь так здесь. Однако даже если бы Иоанн погиб на Колыме или в каком-нибудь глухом углу России, изобильно окропленном мученической кровью, но еще не омытым слезами скорби, вины и покаяния, – последним его приютом так или иначе была бы русская земля, повсюду несчастная и повсюду родная. О, русская земля! Что за участь выпала тебе, страдалица милая, – принимать к себе на вечное упокоение сгинувших до срока и времени твоих сынов? Где, горькая, чада твои? Где, безутешная, излюбленные твои? Где, обездоленная, надежда твоя? Где, безгрешная, святые твои? Неужто по сю пору припадаешь ты к великому кресту и плачешь и рыдаешь у подножья его, провожая пропятое на нем твое будущее? Неужто нет тебе радости в новой жизни, пришедшей взамен истребленной? Неужто даже под снежным покровом ты не знаешь отдохновения, и в мучительных твоих снах невинные напрасно молят о справедливости, изнемогающие – о милосердии, томимые жаждой – о глотке воды и высохшие от голода – о куске хлеба? О чем перешептываются травы над твоими безымянными могилами? О чем глухой порой стонут деревья? О чем с угрюмой тоской кричит птица ночи – сова? О сострадании умоляют они, без которого тяжко жить и страшно умирать. О вечной памяти. О бесконечной любви.

Но бедная мать! Твои живые чужие твоим мертвым.

Вообразим, однако, что на этой поляне действительно совершилась казнь. Раннее утро вообразим с его свежестью и прохладой, хрустальными капельками росы на траве, косыми розовыми лучами восходящего солнца и стелющимися над старицами белесыми полосами тумана. Жизнь повсюду жительствует. Пробуя голоса, робко запели птицы. Щегол начал и оборвал свой звонкий псалом. Где-то в лугах, за рекой, громко и радостно проскрипел стряхнувший остатки сна коростель. Или вечером решили его убить, в час тихих сумерек, замолкшего леса и показавшегося на угасающем небе бледно-желтого, в светлой дымке, месяца? Не стрелять же средь бела дня. Гремят выстрелы. Подогнув колена, он медленно валится с пулей в груди. Тебе, Господи, последний поклон. Или же подходит сзади пьяный палач и почти в упор стреляет ему в затылок. Вот сюда. Сергей Павлович оторвал руку от ствола осинки и потрогал голову чуть ниже макушки. Как подкошенный, он падает на лице свое. Кровь хлещет на землю, оставляя на ней бурые, похожие на ржавчину следы. Весть о его кончине в тот же миг достигает Небес, где Вседержитель в глубокой печали оглаживает длинную, снежно-белую бороду, каковым жестом Он всякий раз выражает скорбь по насильно оборванной жизни одного из Его творений. В самом деле, разве не чувствует Иегова страданий невинных жертв злодейского произвола, которым поистине несть числа? Разве не передается Ему ужас, охватывающий приговоренного перед казнью? Разве слуху Его недоступно последнее рыдание и предсмертный душераздирающий вопль: Боже, Боже, отчего Ты меня оставил?! Холодным потом безмерного отчаяния разве не покрывается Его чело? Ибо Бог умирает с каждым агнцем своим – иначе какой бы это был Бог!

Сергей Павлович прижался щекой к осинке и, шепнув ей: «Прощай», кивнул Игнатию Тихоновичу и побрел назад.

5

По прошествии некоторого времени совершив обратный путь, причем Сергей Павлович то и дело понуждал себя сбавить шаг и ступать в ногу с утомившимся спутником, они оказались возле Никольской церкви, к негодованию московского гостя не только запертой на ключ, но еще и закрытой повисшим на дверях амбарным замком. А сами двери! Кому пришла в голову ущербная мысль выкрасить их в тюремный, темно-зеленый цвет! В радости духовной иду на встречу с Богом моим – но при виде мрачных врат поневоле огорчается сердце.

Все это доктор не преминул высказать старому сотниковскому жителю, словно именно он был повинен в пренебрежении законами пусть скромной, но всегда возвышенной красоты, которой отмечена даже самая малая церковь. Замóк же вообще противен самой природе церкви как устроения не только земного. Церковь уподобляют Небу на Земле, о чем, в частности, можно прочитать в книжечке под таким именно названием, будто бы принадлежащей перу убитого в прошлом году священника. Топором по прекрасной, умной, многознающей библейской голове. Сергей Павлович зябко передернул плечами. Ведь и его голову мог расколоть топором повстречавшийся ему на раскисшей лесной дороге чернобородый малый в красной лыжной шапочке. Бог отвел. Однако. Можно ли вообразить замóк на ведущих в небо вратах? Мыслимо ли такое в высшей степени несуразное происшествие, когда прибывшая в лучший мир во всех отношениях достойная душа вместо радостной встречи с апостолом Петром или с кем-то из его заместителей будет обречена в тоскливой неизвестности слоняться у наглухо закрытых ворот? Чтобы на дверях Царствия Небесного или какого-нибудь иного потустороннего ведомства красовалось нечто вроде этого безобразного черного замка – свят, свят, свят, отцы мои! Сон страшный.