Там, где престол сатаны. Том 2

Действительно, со всевозможной теплотой согласился Сергей Павлович, лично он ничего похожего не читал. Его отношение по вполне понятным причинам может быть пристрастно, ибо речь идет о том, что изо дня в день он переживает как самое страшное несчастье своей жизни. Незатухающая боль. Однако даже самые возвышенные слова вряд ли тронули бы его сердце, не будь они проникнуты столь сильным чувством и облечены в простую, но трогательную поэтическую форму. Своевольно-неканоническое причисление Анны к сонму звездным светом просиявших в земле российской святых, о чем недвусмысленно сказано в произведении, также не встретило возражений даже у подкованного по богословской и прочей церковной части священника, заметившего, что у всякого почитания есть свое начало. Когда-то еще по всей форме выправлено будет свидетельство о приеме в святые, каковое, взглянув непредвзято, далеко не всегда может совпадать с мнением Неба по той или иной кандидатуре. В самом деле: по себе ли рубят сук седобородые мужи с панагиями, полагая свои оценки равнозначными и равночестными оценке Господа, который один только прозревает в сердцах и имеет лишь Ему принадлежащее право окончательного суждения? Отсюда многочисленные ошибки, вызывающие досаду, недоумение и соблазн. Короче: святость должна прорасти из народной толщи, благодарной памяти, предания – как прорастает и дает обильный урожай упавшее в благодатную почву зерно. Мученица Анна, мученики Петр и Иоанн, молите Бога о нас! На этом принялись расставаться. Сергей Павлович не без краткой заминки, впрочем, как ему показалось, не ускользнувшей от внимания священника, отчего доктор испытал смущение вместе с угрызением, приблизился к о. Дмитрию, дабы испросить у него пастырское благословение, вместо которого тот положил ему легкие руки на плечи, а Боголюбов-младший по симпатическому побуждению сделал то же самое, ощутив под рубашкой худобу иерейских плеч, и шепнул, сначала глядя поверх головы и лишь затем глаза в глаза, что важнее Христа нет ничего, всякие же тайные и явные завещания всего лишь суета и томление человеческого духа. Не ускоряйте смерть заблуждениями вашей жизни, прибавил он, на что доктор Боголюбов едва не ответил: будет вам каркать, о. Дмитрий, – но благоразумно воздержался, высвободив, однако, свои плечи из-под его рук, а свои руки сняв с его плеч.

– С миром изыдите, – почти пропел жиденьким своим тенорком и тонкими перстами начертал в воздухе благословляющий, напутствующий, оберегающий, напоминающий и всепобеждающий крест.

Иван Егорович, древний пенек в кедах, беззвучно шевелил губами. Одно слово на устах у него.

Сергей Павлович потоптался возле порога. По ночам приходят тени…

– Иван Егорович!

Тот встрепенулся.

– Похож я на Петра Ивановича?

– Как вас увидал… – будто заклинание повторил Иван Егорович. – Очень.

– Он вас давно простил. Не мучайте себя.

8

В тесном закутке с тремя телефонными кабинами в ухо ему дышала, подвывала и вздыхала гулкая пустота разделившего Сотников и Москву пространства. «Москва, ответьте Сотникову», – услышал он в трубке и крикнул, заранее трепеща при мысли, что первой подойдет Нина Гавриловна:

– Аня! Анечка!

– Ее нет дома, – очень ясно и близко прозвучал голос нареченной его тещи, властной дамы в коричневых брюках и красной кофточке, как она была одета при их первом и последнем свидании. Боже, как неудачно.

– Нина Гавриловна! – воззвал он, но властная дама не стала ему внимать.

– Если в вас есть хоть капля порядочности. Но вам доставляет удовольствие ее мучить.

– Нина Гавриловна! – в отчаянии завопил он, но ответом ему были короткие частые гудки.

9

Явившись в гостиницу, рухнул без сил. Бесконечный был позади день, растянувшийся в целую жизнь.

Что он вспоминал, лежа на узкой, с продавленным матрацем кровати и пристально глядя в потолок, где желтым казенным светом горела шестидесятиваттная лампочка в сером от пыли стеклянном колпаке?