Там, где престол сатаны. Том 2

Волоча за собой тележку с мусором, прогромыхал мимо трактор. Сидевший в кабине чернобородый малый оставил свои рули, высунулся по пояс и заорал, что яма полнымполнехонька и сваливать больше некуда. При этом он успел никак не менее двух раз оглядеть доктора, после чего двинул свой вонючий тарантас по направлению к лесу. Сизый дым стлался за ним. Варнава снял скуфейку и поскреб голову. Рыть надо. А кому? Он выразительно посмотрел на Сергея Павловича, очевидно, ожидая от него предложения бескорыстно и радостно потрудиться на благо святой Матери Церкви, частью которой является хорошо ли, плохо ли, но богохранимый Сангарский монастырь. Младший Боголюбов отклонил безмолвный призыв. Во всяком случае, не сегодня. Может быть, завтра наденет рукавицы и возьмет лопату. Между тем, все сильней и сильней тревожило доктора смутное чувство, восходившее, в чем после краткого исследования он вполне убедился, к чернобородому трактористу и его цепким, изучающим взглядам. Варнава же сулил ему новые, никем еще ненадеванные верховочки и лопату нержавеющей стали из немецкой гуманитарной помощи. Они в аду все сгорят, протестанты, а лопаточка останется и доброму делу послужит. Завтра, рассеяно повторил Сергей Павлович, оглядываясь вслед укатившему трактору. Какой, однако, неприятный. И смотрел изучающе, словно бы он доктора когда-то знал, а теперь вспоминал. И борода нехорошая.

– Этот… – спросил он, – в кабине… Он кто?

– Трудник новый. Два дня назад пришел, давай, говорит, подмогну святому делу.

Два дня. И доктор в Сотникове второй день. Что из этого следует? Или ровным счетом ничего, или Николай-Иуда, гроссмейстер Лубянки, рассчитав на много ходов вперед, уверенной рукой двинул боевого офицера прикончить пешку, пробравшуюся до восьмой горизонтали, к черному полю Сангарского монастыря.

– А чего он тебе?

– Да так… Лицо его вроде мне знакомо.

– Суета, – огладил свою бороденку старец. – Бежим, зыркаем, хватаем… Эх! В семинарии, – вспомнил он, – один семинарист в умывальне… она здоровая, тут тебе и рукомойники, штук десять, и толчки у всех на виду, сидишь, жопой светишь… а как же! не приведи Бог, кого к малакии, к рукоблудию то есть, потянет… давай, говорит, зарядку по утрам. И ну тебе приседать, и руками и так, и сяк. Для здоровья, значит. А я к нему подошел и так вот пихнул, – и с неожиданной в сутулом и худом теле силой Варнава толкнул доктора плечом в плечо. – Какая тебе, дураку, зарядка? – с грозным выражением обратился он к Сергею Павловичу, который готов был дать честное благородное слово, что утреннюю гимнастику ненавидит еще со времен интерната. – Наша зарядка вот, – и он широко перекрестился. – И вот, – он поклонился, коснувшись земли пальцами правой руки. – А не эти твои… – Варнава презрительно дрыгнул ногой. – Забудь! Не то перед Богом бздеть будет твоя свеча. Ладно. Полдня я с тобой. Вон, гляди, – он указал на длинный, в два этажа, добротной кирпичной кладки дом с выбитыми окнами и покосившимися дверями. – Келейный корпус. Отца Гурия келья на втором этаже, налево, и на левой стороне от конца вторая. Ступай.

Со стеснившимся сердцем доктор толкнул повисшую на одной петле дверь. Под ее скрип он вошел и остановился, переводя дыхание и озираясь по сторонам.

За порогом яркий день угас, превратившись в полусумрак. Прямо перед ним была лестница без перил с обвалившимися ступеньками, налево и направо тянулся узкий коридор, откуда слышались женские голоса. Звякали ведра, с плеском лилась на пол вода. Показались две женщины, одна в платочке белом, другая в черном, низко повязанном, и, поклонившись Сергею Павловичу, вышли во двор.

– Ма-а-а-мка-а! – раздался звонкий крик, и рыжий утренний мальчик пронесся мимо, размахивая какой-то тетрадкой. – Глянь, что нашел!

Поколебавшись, Сергей Павлович поспешил за ним. Что он раскопал, дитя незаконной страсти, вечное напоминание маме о ее почти наверное рыжем избраннике, ибо всем известно, что рыжие плодят главным образом рыжих.

– Мишенька, – услышал он мягкий голос Веры, – что-то не пойму. Погоди… ага… устройство… сено… косилки. Ну да. Здесь же ребяток учили.