Там, где растет синий

– Аравана, Диску с голубиная кровь, Телескоп – они из тебя слеплены, они и есть твои мысли, твой разум, твоя эволюция… Я тоже тут, внутри, и я хочу знать каждое твое решение, прошу теперь, сделай меня своим элементом, но не раствори в себе насовсем – мы разных заданий стратеги.

И вода отвечала ему ледяным равновесием, волнами из мягкого стекла и тотальной вязкостью – постоянной эмоцией, вырванной пытливым разумом из контекста вечности, шифрующейся под гибкий медлительный хаос.

ДОРОГА Мысль определена

Он попал сюда недавно, а до этого была его дорога в Паредем, долгая и внезапная, как будто всё в одном.

Сэвен проснулся как-то утром, проснулся с горчичным лицом, один, в стеклянно-песочной коробке, истыканной не балетами, но пустотой динамичной – прорехами, каверзой, псевдолюдьми, четырежды испытанными на роднение, – провалившими; историей, схлопнувшейся в несуществующий космос, – не справилась; с витающими под потолком призраками тщета, с самим тщетом – бородатым, слепым увальнем, заменившим бабая и отрабатывающим свой срок согласно распорядку вселенной не как организма-гения, но как всечастной тавтологии. Он проснулся, огляделся по сторонам – всего четыре, огляделся на все четыре и подумал такое вызревшее в мысль, подумал, что очень устал он.

– Как же я устал, – он подумал и начал расплываться по комнате раздумьем, расхаживать по комнате, вынимать из себя кубики предчувствий, интуицию поддразнивая самолюбием; начал он придумывать так, что бы ему лучше: яд втолкнуть в рот или отдохнуть просто-сложно от этой склеенной в целлофановый пакет пустоты, отдохнуть от пакета такого или продолжать складывать, складывать продолжать в него. Или на вторичную переработку послать это в картонной коробке с курьером-девочкой, приспособленной к грубости и декаданским ласкам.

Сэвен так думал-думал, ходил по стезе от угла к углу, а потом сел, ноги в треугольник, глаза закрыл и поехал к учителю местному, Кандидату Спирали (вечности). Тот сидел на золотом стуле над обрывом в лесу Бета, был день избрания нового Бэ, и туда мало кто мог попасть физически, поэтому Сэвен туда не попал физически, но как-то фрагментально влез туда, в другую плотность, влез туда, с учителем поздоровался и сразу заявил о проблеме:

– Учитель, у меня дырка растёт в груди.

– Где?

– В груди.

– Садись.

Сэвен сел на более маленький, но тоже совсем золотой стул (для приёма гостей), внизу была пропасть такая серая и сплошная, что ноги его чуть не засосало, и засосало бы, если бы вовремя он не сложил их в треугольник послушный – так они продолжали.

Знаток мира, он же учитель, он же специалист по сан-сану и спириту, тонкий масочный мужчина с тройной бородой разных оттенков белого открыл глаза, уставил их внутрь самого себя решительно и что-то шептал, как будто слова подбирал то ли красивые, то ли точные, то ли вынимал эти слова откуда. Наконец он сказал:

– Тебе надо бы заткнуть эту дырку, что растёт в груди.

Это был хороший совет, Сэвену понравился такой совет.

Учитель продолжал:

– Я дам тебе зуд поверхностный, он будет с тобой до тех пор, пока ты не найдёшь своё состояние, до тех пор будет зудеть, а когда перестанет, ты поймёшь, что там твоё. И когда ты поймёшь, дырка у тебя внутри зарастёт, но пока ты не понял, она будет расти и расти. Поспеши, пока не затянуло всего.

– Спасибо.

Он вернулся в комнату, прошёлся рукой по волосам, на лбу – мокрота, в голове – горячий, то ли цвет, то ли безумие. Сэвен прислонился затылком к стене, надеясь почувствовать округлость своей головы и вернуться в геометрию привычных событий, но мысли атаковали, и теперь одна из них вирусом проломила систему, он выловил её и хотел было убить, но сначала продумал эту мысль из чистого любопытства. Из симпатии к любым видам мыслей. Она сообщала о том, что в последнее время Сэвен стал немного продолговат и размог в глубину расти, хоть ему и хотелось в глубину расти, а не продолжаться, но он продолжался только, как будто это дыра атаковала… Сэвен прервал размышление, потому что уловил какое-то шевеление неподалёку.

– Вот тщет, – выругался он, пытаясь вытравить рукой старикашку из угла, но тот увернулся. Сэвен нервничал и не решался бросать, хоть и бросать было нечего особо, но было что. Привычка щекотливо напоминала о себе, можно сказать, что щекоталась (не щекоча воображения), и Сэвен смеялся, он так привык к этим распорядочным эмоциям, что боялся их прекратить. Это вот нужно было бросить. Потом ещё оставить свои сундуки – клад, натёртое постоянством место, копебан – условную рассудочность (тот ещё зверь), куколку мандариновую на съёмной квартире, меказон, хранилище правил, всё это ему было дорого слегка, ползало в голове привычками, канифолями, заводными конструкциями.