Там, где тебя ждут

– Ведь если я буду долго спать, – говорил неугомонный ребенок, – то просплю самое интересное.

Зои обожала именно гепардов, а на львов поглядывала равнодушно. Ей нравились ящерицы, но не нравились пингвины. Она терпеть не могла обезьян и зубастых пираний. Ей нравились попугаи, суррикаты и малайские медведи. К жирафам она даже близко не подходила («слишком высокий»), так же как к ламам («мне не нравятся их ноздри»).

– А это счастливый гепард? – спросила Зои, повернув голову.

Захваченный в момент очередной проверки сообщений на телефоне, Ари изумленно взглянул на дочку. Сколько бы они ни торчали возле этого вольера, Зои никогда ни о чем не спрашивала. Он частенько размышлял, о чем она думает, глядя на монотонное кружение зверя, на углубляющиеся бороздки его следов в земляном покрове вольера.

– Гм, – смущенный собственной озадаченностью, произнес он, – даже не знаю. А ты сама как думаешь?

Зои прищурила глаза – ей достались глаза Клодетт, светло-зеленые с более темными ободками, но густые темные волосы Ари и длинный нос матери – и протестующе заявила:

– Нет, я первая спросила, что ты сам думаешь?

Ари осознал, что уклониться не удастся.

– Лично я думаю, – медленно начал он, – что, вероятно этому гепарду хотелось бы оказаться в более просторном вольере.

– Чтобы подальше гулять?

– Да.

Зои задумалась над его ответом, опять повернувшись к гепарду, который остановился возле толстой оголенной ветки со свисавшими с нее тушками мелких млекопитающих; светлые ребра, словно клавиши пианино, торчали из крапчатой плоти. Гепард смотрел мимо них, с каким-то еле сдерживаемым недовольством на морде, казалось, он видит то, что никому больше не видно: возможно, в его остаточной памяти еще вставали картины травянистой саванны с рощицами лиственных деревьев и прыгающими газелями.

– Я думаю, что этому гепарду грустно, – вздохнув, сказала она.

– Почему?

– Потому что он редко видит меня, – сплетя пальцы, пояснила Зои, и с близорукостью пятилетнего ребенка прижалась лбом к стеклу.

– Что ж, возможно, он…

Закончить фразу Ари не удалось, поскольку кто-то налетел на него с такой силой, что он едва не выронил телефон. Пошатнувшись в сторону гепарда, который уже маячил возле самого стекла, он развернулся и увидел Мариту в наушниках, одетую в модные драные джинсы и черный балахон с капюшоном.

– Фр-р, – изрекла она, сморщив нос, – что это за вонючка?

– Это же гепард! – воскликнула Зои, обхватив руками ноги своей юной тети. – Он какает прямо в клетке, но он не виноват, потому что у него нет ни горшка, ни туалета.

На мгновение лишившись дара речи, Марита взирала на Зои.

– Гадость какая, – наконец бросила она и, повернувшись к Ари, спросила: – У тебя есть какая-нибудь подпитка? Я вся изголодалась.

– Голодают, Марита, беженцы в лагерях, – возразил Ари, – а ты просто проголодалась, вероятно, потому что не захотела позавтракать.

– Кто это назначил тебя проповедником здорового питания? – закатив глаза, бросила Марита и потянула Зои за руку: – Пойдем, Зо-зо. Давай подлижемся к бабушке, она выдаст нам фунтов пять, и мы накупим попкорна и чипсов.

Они нашли Клодетт за закусочным столиком около обтянутого сеткой батута, на котором прыгал Кэлвин. Зои бросилась к бабушке, и Клодетт, раскинув объятия, подхватила на руки маленькую внучку.

– Ты видела своего гепарда? – спросила Клодетт Зои, глянув в сторону подошедшего Ари. – Он красив, как всегда?

Зои кивнула, уткнувшись головой в бабушкино плечо.

– И он продолжал разгуливать перед тобой? Смотрел на тебя и улыбался?

Кэлвин видел только размытые очертания своих родных: размытые разноцветные пятна за сеткой, окружавшей батут. И звуки их голосов до него долетали с перерывами. Хрипловатый голос матери и звенящий голосок Зои. Изредка раздавались громогласные восторженные возгласы брата. Он знал, что Марита будет в основном молчаливой и тихой, но это лишь видимость, ее внутренний мир наполнен удивительной музыкой, ритмичными мелодиями и голосами, поющими песни, этот личный музыкальный мир вливается ей прямо в голову через наушники. Иногда, пока они сидели на задних сиденьях машины, она давала ему немного послушать, если он вежливо просил ее: она могла поделиться с ним одним наушником, который он вставлял в свое ухо, и тогда они слушали вместе, оба захваченные вихрем ее музыкального мира.

Однако сейчас он слышал и то, как билось его собственное сердце, как шумел в ушах ток собственной крови, и ритмичные глухие удары его ног по упругой, эластичной поверхности батута. Все его существо сейчас поглотили собственные ощущения, собственные взлеты. Небо нисходило с высот и чмокало его в макушку, снова и снова, деревья помахивали ему ветвями, словно в лесу Бабы-яги, но остальной мир канул в небытие – его родные, толпы гуляющих, стены аквариума, ларек с чипсами.