Там, где тебя ждут

Он прыгал все выше и выше, пытаясь вспомнить стихи про высоко взлетавшего милого друга, которые иногда повторяла ему мама, и заканчивались они восклицанием: «Будешь ты навеки мой!» – после этого, когда он был еще маленьким и они вместе прыгали на домашнем батуте, она обычно подхватывала его на руки и кружила в разные стороны. Его взгляд стремился вдаль над сеткой: в поле его зрения попадал то вольер с обезьянами, то крыши автобусов на дороге за воротами зоопарка, и именно поэтому он первым заметил своего отца.

Дэниел медленно шел в их сторону: Кэлвин видел его, как в кино, в режиме стоп-кадра, его продвижение по зоопарку то и дело, в ритме прыжков, прерывалось сеткой батута, однако с каждым прыжком отец становился все ближе. На нем было серое пальто, которого Кэлвин никогда раньше не видел, а с шеи свешивались концы разноцветного шарфа с орнаментом пейсли[101].

– Эгей! – воскликнул запыхавшийся Кэлвин, потерял равновесие, повалился на бок и, потрясенный и дезориентированный возвращением к неподвижности, закончил: – Вон папа!

Клодетт, рисовавшая с Зои какую-то картинку, строго оглянулась на Кэлвина с цветным карандашом в руке, словно собиралась отругать его за то, что он выдумывает такие возмутительные глупости. Ари, писавший Софи подпись к снимку Зои с гепардом, оторвал взгляд от экрана мобильника, и в ту же секунду на него поступило сообщение от Дэниела: «Я здесь. Где вы?» Марита пребывала в полном неведении. Погруженная в свой музыкальный мир, она понятия не имела, что отец, который теперь жил в Нью-Йорке и с которым она не виделась уже полтора месяца, подходил к ней сзади.

Ари охнул и, смущенно вспыхнув и повернувшись к матери, внезапно осознал, что из-за его заикания может произойти нежеланное появление:

– Я… я… я с-собирался с-сказать. Он упоминал… давно, что… возможно, будет в городе, и я просто… просто… просто подумал…

Пристальный взгляд матери смутил его. Она выразительно подняла брови, взяла темные очки со стола и спряталась за ними.

– Все ясно, – коротко ответила она.

– Извини, – сказал Ари, пытаясь растормошить Мариту, вынудить ее снять свои наушники: могла понадобиться ее помощь, но она витала в заокеанской недостижимости своих музыкальных эмпиреев, – мне казалось, я говорил… – соврал он, – м-м-может, это выпало у меня из п-памяти.

Одервеневшей рукой Клодетт неловко пригладила волосы Зои.

– Ладно, – сказала она, – он уже явился.

И он действительно явился. Дэниел подошел к их компании, в расстегнутом пальто и с широченной улыбкой на лице.

– Здорово! – пробасил он, и Ари невольно улыбнулся, несмотря на вихревую опасную атмосферку, несмотря на изобличающие сообщения на телефоне, которые надо срочно стереть, чтобы мать никогда не увидела их. Звучный и красивый голос Дэниела всегда располагал к нему людей, хотя сам он вряд ли осознавал это.

– Да что вы все онемели? – воскликнул он, подхватил со стула изумившуюся Мариту, заключил в медвежьи объятия Кэлвина, подбросил в воздух Зои и хлопнул Ари по спине. Уделив должное внимание всем детям, он замер перед бывшей женой. Ари обнаружил, что едва может дышать; он старался не смотреть на них, однако ему не удалось заставить себя оторвать от них взгляд. Клодетт и Дэниел в глаза друг друга не видели уже три или четыре года. За это время Дэниел успел улететь обратно в Штаты, восстановил трудоспособность, занялся бегом, опять начал преподавать, а через каждые шесть недель виделся с детьми и основал благотворительный фонд для больных избирательным мутизмом. Короче говоря, четыре года назад Клодетт выдворила из дома совершенно другого человека.

Дэниел стоял в ожидании, Клодетт опустилась на стул перед ним. Он развел руками, словно задавая немой вопрос.

Потеребив пальцами манжету своей перчатки, Клодетт протянула ему руку.

– Привет, Дэниел, – сказала она.

Бросив озадаченный взгляд на руку Клодетт, Дэниел усмехнулся. Марита глянула на Ари и скорчила рожицу.

– Серьезно? – удивленно произнес Дэниел. – Хочешь, чтобы мы обменялись рукопожатием?

Скрываясь за темными очками, Клодетт ответила ему легким пожатием плеч, одним из вариантов выражения молчаливой галльской холодности (Паскалин), впитанной практически с молоком матери.

– Не может быть, – сказал Дэниел и, отведя в сторону затянутую в перчатку руку, склонился и, мягко коснувшись ладонями ее лица, поцеловал в щеку, возможно, поцелуй получился чуть более долгим, чем при обычном приветствии.