Там, где тебя ждут

В общем, так или иначе, но я соблазнился возможностью попадания в дом бывшей жены, прежде и мой дом, где мы прожили вместе почти десять лет. Он выглядел замечательно как всегда, несмотря на то что Клодетт все перекрасила, хотя меня это удивило менее всего. Она обладала внутренним моторчиком, который побуждал ее носиться со скоростью, превосходящей обычные человеческие возможности всех известных мне людей. Она не способна спокойно постоять или посидеть вечерком на диване, просто созерцая дом, его комнаты, его домочадцев, принимая реальность такой, какая она есть. Нет, Клодетт живет в постоянной спешке, придумывая себе новые дела или меняя обстановку. Это ни в малейшей степени не связано с принуждением. Она по натуре своей не способна видеть просто комнату, альков, стену или половые доски: она видит их в качестве объектов для переделки, в качестве объектов, ждущих претворения неких проектов.

Гостиная, правда, как я с радостью отметил, сохранила дымчато-синий цвет, и оставшиеся на потолке золотые звезды впервые наконец порадовали меня. Во времена моей здешней жизни когда бы я ни смотрел на них, то мог думать только о том, как на шестом месяце беременности Клодетт балансировала на верхней ступеньке шаткой лестницы, приколачивая их к потолку. Моя ярость по этому поводу притупилась с приходом понимания ее натуры. Но что же сейчас? Сейчас я видел их привлекательность и уникальность, придававшие комнате особый домашний дух.

Я сидел на кожаном кресле около печки, стараясь не думать о том, кто мог посоветовать ей купить грязную полноприводную машину, припаркованную перед домом. Интерес Клодетт к автомобилям достигал минусовых отметок на соответствующей шкале, поэтому кому-то пришлось помочь ей приобрести этот внедорожник.

Естественно, мои мысли галопом неслись по злосчастному пути: новый мужчина, новый брак, неужели мое место так быстро заняли?

Часы уже пробили десять вечера. Ари уложил Зои спать и удалился в свою верхнюю комнату, чтобы поработать, по крайней мере так он поведал нам. Кэлвин тоже в кровати, хотя еще не спит, судя по доносящимся из его спальни жалобным выражениям жажды, а Марита рухнула на диван, точно срубленное дерево.

Клодетт шастала по дому, то гремя посудой на кухне, то мелькая в дверях с охапкой белья, то обрывая увядшие листья с домашних растений или поправляя книги на полке. Так молчаливо Клодетт, похоже, намекала: «Дэниел, пора уходить». Я понимаю это, и она понимает это, однако я не готов, совершенно не готов.

Валяясь на диване, моя дочь, моя единственная живая дочь, отчаянно зевала, открывая розовый, как у кошки, рот.

– Засыпаешь, милая? – с надеждой спросил я.

– Ээээх, – изрекла Марита, исполняя очередной зевок. Решительно повернувшись на бок, она потерла глаза, и я заметил, что лицо ее еще по-детски мягкое и расплывчатое.

– Папа? – слегка оживившись, сказала она.

– Да?

– А мы поедем в Нью-Йорк в следующем месяце? Мы с Кэлвином?

– Конечно.

– Но ты же сам приехал в Ирландию?

– Даже не сомневайся. Я уже оплатил билеты. А ваша мама получила их. Я встречу вас в аэропорту, как обычно.

– А мы пойдем опять в то место?

– Какое?

– Туда, где ездят вагоны и продают фруктовый лед на палочках.

Загадочное описание.

– Поезда? Ты имеешь в виду метро?

Марита тряхнула головой, и прядь волос упала ей на глаза.

– Да нет же, – она вскинула руки над головой. – Воздушные вагоны… там еще есть какой-то парк.

– Ах, ты имела в виду канатную дорогу.

Она улыбнулась, поглядывая на меня сквозь упавшие волнистые пряди.

– Канатная дорога, – прошептала Марита, точно запоминая мои слова.

– Тебе хочется погулять там? Тогда, разумеется, пойдем.

– А Найл пойдет с нами, как в прошлый раз?

– Мы спросим его. Не сомневаюсь, что с удовольствием пойдет, если сумеет выкроить время. – Подойдя к дивану, я взял ее за руку. – Вставай, солнышко. По-моему, пора в кровать.

Марита, покачиваясь, встала с дивана и, привалившись к моей руке, потащилась к лестнице.

– А Найл все еще живет с тобой? – спросила она.

– Нет, больше не живет. Он перебрался в свою квартиру.

– А я была там?

– Нет.

– Мы сходим к нему?

– Конечно.

У двери ванной комнаты она развернулась и посмотрела на меня.

– Он все еще грустит? – спросила она.

– Найлу стало гораздо лучше, – ответил я, убирая с ее лица волосы. – Тебе не стоит переживать за него. Хорошо, разумеется, что ты волнуешься, но теперь у Найла все нормально.

Моя дочь пристально посмотрела на меня и задала сногсшибательный вопрос:

– А ты сам все еще грустишь?

– Я еще грущу… о… Фебе? – сглотнув подступивший к горлу комок, уточнил я.

Она сосредоточенно нахмурилась и кивнула. Я задумчиво посмотрел на нее, на это безупречное создание, с таким полным жизни лицом, что сквозь его бледную кожу, казалось, просвечивала бегущая по жилам кровь. Меня охватили двойственные ощущения: с одной стороны, я чувствовал себя счастливым, счастливейшим из людей в целом мире, сознавая, что у меня такая чудесная дочь, чудесные дети, а с другой стороны, я чувствовал, что способен убить, изувечить, уничтожить любого, кто попытается причинить им вред.