Там, где течет молоко и мед (сборник)

Папа сидит надутый, постаревший и упрямо смотрит в окно. Если учесть, что окна нашей квартиры выходят на кирпичную стену соседней пятиэтажки и что этот пейзаж папа наблюдает, по крайней мере, лет двадцать, дело зашло далеко. Мне становится ужасно жалко и его, и Сашу.

– Товарищи, спуститесь на землю. Давайте искать компромиссы.

– В нашем доме, – говорит папа задушенным голосом, – в нашем доме было столовое серебро. Да, да! Вы можете смеяться сколько угодно, но у нас было столовое серебро – двенадцать рюмок и целый набор ложек, с чеканкой, царского завода! А у моей мамы было шестеро детей. Шестеро прекрасных достойных детей, я не побоюсь это сказать, хотя и сам отношусь к их числу. И каждому ребенку перед отъездом из дому мама вручала по две рюмки. Наконец их осталось только четыре. Потому что я был еще мал, а Рахель никуда не уехала, она любила наш городок и хотела там жить и умереть. Потом я дорос до медицинского института, но оставался глупым избалованным мальчишкой. Я даже вообразил, что у меня есть характер и четыре года не видел маму, потому что она меня несправедливо отругала! И тогда она сама приехала! Приехала одна, в далекий незнакомый город, хотя ей было уже больше семидесяти лет. Она так торопилась увидеть меня, тупого самодовольного идиота, что почти бежала по лестнице. Она умерла в дверях, сразу за порогом, прямо у меня на руках. А в сумке лежали подарки: яблочное варенье, свитер ручной вязки и две серебряные рюмки.

– Даже в блокаду, – голос папы дрожит, – даже в блокаду я их хранил для Марьяши…

С грохотом падает на пол книжка.

– Ненавижу, – кричит Машка, – ненавижу все эти правила, Сталина, Гитлера, Брежнева, КГБ, МВД… Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

– Мыслимо ли так изводить ребенка и ранить детскую психику, – вздыхает мама. – Нужно спокойно подумать и найти выход! И не поддаваться обстоятельствам, вот что я вам скажу, нельзя так легко поддаваться обстоятельствам.

* * *

– Правила? – спрашивает Катерина. – Ядрёна-корень, на все у них правила! Ладно, не горюй. Оставляй у меня и рюмки, и книжку, как-нибудь переправим.

– Катя, – прошу я, – давай только рюмки. Книга большая очень, не спрячешь. Оставь себе на память.

– Спасибо, – Катерина подозрительно шмыгает носом. – Спасибо, Соня. Знаешь, у меня, конечно, есть Пушкин, но такого красивого издания я даже не видела никогда!

– Вот и прекрасно. Это академическое издание, без купюр. Полистай, узнаешь много нового и интересного. Пушкин такой матерщинник был, тебе и не снилось!

– Папа, – спрашиваю я, хотя это глупо – зря его расстраивать. – Папа, а что стало с ложками?

– Ложки мама подарила Рахели на свадьбу. Все-таки старшая дочь. Ложки и последние две рюмки. Так что, наверное, растащили чужие люди. А может, «экспроприировали» фашисты. Они, говорят, хорошо разбиралась в красивых вещах.

Глава 22. Репатрианты

– Этого не может быть! – папа хватается за голову. – Просто безумие, настоящее безумие!

Люблю знакомые фразы. Помогают жить. Особенно когда вокруг все малознакомое или совсем чужое.

– Ма нишма? – ласково спрашивает соседка по лестничной площадке. – Ма шломех? Аколь беседер?

Седьмой месяц мы живем в Израиле. Правда, «живем» в данном случае не очень точное слово, мы выживаем, выплываем сквозь волны отчаяния и ужаса, тянем в гору жесткий негнущийся крест воспоминаний и сожалений. Благо Голгофа тут же, рядом, можно за час доехать на автобусе.

«Миштара, мемшала, иштальмут, итмахут»[1], – целыми днями как заведенный бормочет Саша, обмотав голову мокрым полотенцем.

– Соня, ты ощущаешь хоть какую-то разницу в этих словах?

– Не может быть! – папа, обряженный в шорты и шлепанцы и жутко похожий на продавца ракушек из моего курортного детства, тихо ожесточенно спорит с мамой. – Только не оправдывай! Не оправдывай, прошу тебя! Боже мой, какой позор!

– Не суди, – шепчет мама, – человек не всегда волен выбирать. Ничего особенного не случилось.

Что настораживает меня в их разговоре? Ах да, мама и папа поменялись местами! Ведь обычно мама переживает, а папа ее утешает.

– Господа, – строго говорю я, – огласите тему диспута, пожалуйста!

Папа смотрит в окно. Наверное, незабываемое зрелище, особенно если учесть, что на улице 32 градуса и жалюзи плотно закрыты. Мама усиленно вяжет носок.

– Да что случилось? – я ужасно пугаюсь и опять перестаю дышать, как при разговоре с Катериной.

Да-а, мамины гены явно прижились в моем организме.

– Майя уезжает в Германию, – говорит мама, не отрываясь от носка.

– Зачем? – ох, главное – вовремя задать умный вопрос.

– За светлым будущим! – восклицает папа. – Пора строить планы, ей как раз исполнилось восемьдесят!

– Арон, не язви, – мама переворачивает носок на следующую спицу, пять штук, целая наука.

Терпеть не могу, когда вяжут носки!

– Да можете вы объяснить толком, в конце концов?!

– Нечего объяснять. Янис с Линдой решили эмигрировать в Германию. В Литве разруха и неразбериха, мальчики рвутся в Европу – другое образование, другие перспективы, вот они и подали документы. И Майю забирают с собой. Не может же она остаться одна!