Там, где течет молоко и мед (сборник)

– Господа! – ору я как можно жизнерадостнее. – Не вижу катастрофы. Фашизм давно уничтожен, и немцы стали другими, хорошими людьми. К тому же сегодня весь мир сдвинулся, почему бы и Янису не поучаствовать! Только я не понимаю, пап, разве литовцам так просто переехать в Германию?

– Литовцам – непросто, а евреям – вполне. Именно в Германию. Потому что у твоих хороших немцев коллективное чувство вины. Буквально ночи не спят от раскаяния, и пепел сожженных стучит в их израненное сердце. Что может быть лучше коллективного чувства!

– Подожди ворчать! Я ничего не понимаю, Линда и дети… Разве они евреи?

– В принципе, фамилия наследуется по отцу, – устало говорит папа. – Вполне законно. Янис поменял фамилию и национальность, а за ним и вся семья. Они теперь все Шнеерзоны. Вот Слава бы порадовался! Гулял бы себе по Германии, слушал незабываемую немецкую речь и радовался, радовался…

– Товарищи, давайте трезво смотреть на жизнь, пока она нас окончательно не прихлопнула. Ведь еще глупее им приехать сюда, пусть даже Шнеерзонами. Переварить наш Восток без специальной подготовки? Кашрут, сохнут, черные шляпы, Министерство абсорбции, Песах, Пурим…

– И говорят, там климат легче для пожилых, – быстро соглашается мама, не отрываясь от своего дурацкого носка, – и пособие больше…

– Да, пособие – это дело, – говорит папа, – это аргумент, это не какие-нибудь там тридцать сребреников…

Дверь с треском открывается, обдавая нас влажным паром с улицы.

– Соня, – кричит Саша, обтирая рукавом обгоревшее потное лицо, – Соня, я прошел предварительное собеседование, и меня направили в хирургию! Правда, пока без права оперировать, но в хирургию! Ты слышишь?!

* * *

Я сижу на остановке и жду Машку. Нет, не поздно, и не темно, и по улицам здесь ходить не опасно, просто хочется иногда повидать родное дитя. Заодно пройдемся пешком, на автобусе сэкономим.

Рядом со мной в скверике шумит группка здоровенных смуглых парней в разноцветных футболках, двое крутятся на турнике, остальные просто с разбегу переворачиваются в воздухе, отлетая от земли, как резиновые мячики. Интересно, как природа ухитряется создать такое разнообразие лиц из одинаковых коротких стрижек и наглых темных глазищ? «Лица» подмигивают проходящим девчонкам и радостно гогочут, совершенно не зная, что еврейскому мальчишке от рождения назначены робость, неловкость и узкие плечи. Вдруг вся компания охает и застывает в коллективном восторге. Нет сомнений – в конце улицы появилась Маша, плавно переставляя свои бесконечные ноги и потряхивая золотистой головой. Как быстро, как невозможно быстро лягушонок превращается в прекрасную принцессу. Жаль, что рядом не видно королевы-матери…

– Эй, краса-выца! – старательно выговаривает самый шикарный под одобрительный гул друзей. – Эй, иды суда, тры шекель дам!

Вот заразы, еще из яйца не вылупились, а туда же! Добрые самаритяне! Вчера в центральной газете, которую мы с Сашей читаем перед сном, утопая в каждом слове и давясь от собственной тупости, так вот вчера за какие-нибудь полчаса мы дружно разгадали заголовок заметки: «Не все русские проститутки». Оказалось, очень милая заметка об успешной карьере одной приехавшей художницы. Аборигены чертовы, разве вам понять, что российские женщины, ошалевшие от работы, замученные претензиями родителей и болезнями детей, навсегда униженные бывшими мужьями, навсегда одинокие… Да, они немеют и тают от любого ласкового слова и пресловутой чашечки кофе, да, они улыбаются таксистам и дворникам. Нас так воспитали, понимаете вы, наглые тупицы, нам слишком редко улыбались в прошлой жизни! Но Машку, мою нежную трогательную девочку, покупать за три рубля?!

Я вылетаю вперед и, как могу, прикрываю собой переросшее на голову дитя.

– Господа!

Боже, какие господа! А как иначе сказать – дети? Друзья? Товарищи? Язык застревает в горле, я заикаюсь и задыхаюсь от отчаяния, немногие недавно зазубренные слова, как вольные пташки, вылетают из памяти, и я ору, отчаянно ору на всю улицу, на всю эту чертову эмиграцию, безъязыкость, бездомность, безродность:

– Уроды, вашу мать! Подонки! Обормоты хреновы! Немедленно отойдите от моей дочери. Зот! Бат! Шели! (Это моя дочь.)

Нет, они не просто испугались. Они ужасались и каялись, виновато свесив головы, они складывали ладони у лица и на трех языках объясняли, что очень любят всех русских, буквально обожают русских, и особенно недавних эмигрантов. Более того, почти у каждого оказалась русская бабушка, тетя или, по крайней мере, соседка, которую они уважали как родную мать и никогда, поверьте, госпожа, никогда не обижали.

– Машка, – я стараюсь рассмеяться, – а ты пользуешься успехом! Как они ахнули при твоем появлении! Просто балбесы еще, повторяют чужие глупости. Не обращай внимания!

– Придурки, – мое дитя морщит нос, – тупые восточные придурки! Квадратные головы!

– Ну, это ты загнула! – справедливости ради говорю я. – Они ничего себе. Симпатичные, спортивные. Еще когда-нибудь замуж выйдешь за такого вот красавца.