Там, где течет молоко и мёд

– Это правила игры, – кипятится мой обычно спокойный муж, – ты что, не понимаешь? Сотни прекрасных достойных людей получили статус беженца. У американцев своя бюрократия и свои правила, приходится с этим считаться.

Да, я понимаю. У американцев есть свои правила и свои игры. Добрые богатые американцы любят играть в угнетенных негров, голодных албанцев, беженцев из жестокой коммунистической России…

– Ты думаешь, они не помогают Израилю? То же самое! Ты приедешь и получишь пособие из тех же самых американских денег.

– Ну, давай не поедем, – быстро соглашаюсь я, – что мы там вообще забыли? И диплом врача нигде не признают. Или ты думаешь, в Америке острый дефицит учителей музыки?

– Машку жалко, – устало отвечает Саша. – Просто жалко Машку, ей расти и жить в этом позоре.

*      *      *

– Соня, – Катерина сегодня какая-то задумчивая и скучная, – Соня, мне надо с тобой серьезно поговорить.

– Валяй, – соглашаюсь я, – говори. Опять кто-то пожаловался?

– Нет, не в этом дело. Соня, ты знаешь, я думаю, вам лучше уехать из России.

«Ничего страшного, – говорю я себе, – не надо так паниковать, человек не может вообще не дышать. Значит, нужно немного переждать и опять попробовать».

– Кать, – я наконец вдыхаю, – Кать, ты что, вступила в общество «Память»?

– Соня, ты не смейся, пожалуйста. Я совершенно серьезно говорю. Помнишь, ты рассказывала про «бей жидов» на заборе в школе? Я вчера спросила Валерика, допускает ли он возможность погромов в Москве. И ты знаешь, что он ответил? В принципе, не исключено! Соня, это еще не всё! Тогда я его спросила: «Ну хорошо, допустим, в нашем подъезде начнут бить евреев или, например, армян, что ты будешь делать?»

Мне становится жалко Катерину.

– Да ладно, брось ты эту тему!

– Нет, Соня, ты знаешь, что он ответил? Возьму Ленку и запру дверь изнутри! Я спрашиваю: – И не выйдешь? Он говорит, нет, не выйду.

– Соня, если Валерик не выйдет, никто не выйдет! Ты понимаешь?!

*      *      *

– Соня! – Саша растерянно сидит посреди разоренной комнаты. – Если ты не вмешаешься, я за себя не ручаюсь! Я и так совершенно не понимаю, что делать с книгами. Отправлять посылками по четыре килограмма? Или выбросить все к чертовой матери?

Да, это случилось. Совсем недавно, заполнив пачки документов и отстояв четыре часа в пестрой очереди у израильского консульства, мы получили право на репатриацию. То есть возвращение на Родину. Звучит очень красиво и утешительно, но сам Бог не ведает, что нас ждет и чем станет неизвестная жаркая страна. Совсем крошечная страна между морями и пустыней, и на карте-то не найдешь! Зато наша нынешняя огромная и необъятная Родина отказалась от семейства Каминских-Блюм довольно легко. За непонятную сумму, равную пятнадцати учительским зарплатам (хорошо, что у родителей сохранились старые облигации!), нас быстро лишили российского гражданства, то есть права выбирать и быть избранными. Просто обидно платить за такую ерунду! Заодно, правда, мы лишены права работать и учиться, а также жить в собственном доме, но, как говорит мама, снявши голову по волосам не плачут!

Саша с отчаяньем смотрит на четыре больших чемодана, набитых доверху. Как поместить жизнь пятерых человек в четыре чемодана?

– Соня, я очень уважаю Арона Иосифовича, но все-таки существует мера любым капризам!

Так, кажется, они решили дружно меня уморить.

– Соня, твой отец отказывается ехать! И знаешь из-за чего? Двух старых рюмок и книги Пушкина! Он что, такой любитель поэзии?

– Да в чем дело, в конце концов! Ты можешь внятно объяснить?

– В багаж не принимают серебряные вещи и старые книги. Правила такие, понимаешь, правила, а не чья-то конкретная злая воля!

Если бы Сашу назначили управлять миром или хотя бы небольшим его участком, то на этом участке воцарились бы разум, порядок и взаимоуважение. К сожалению, его не назначили даже заведующим отделением, потому что беспартийные интеллигенты начальниками не становятся.

Папа сидит надутый, постаревший и упрямо смотрит в окно. Если учесть, что окна нашей квартиры выходят на кирпичную стену соседней пятиэтажки и что этот пейзаж папа наблюдает по крайней мере лет двадцать, дело зашло далеко. Мне становится ужасно жалко и его, и Сашу.

– Товарищи, спуститесь на землю. Давайте искать компромиссы.