Там, где течет молоко и мёд

Вечерами мне кажется, что я не вынесу этой жизни – чужого языка, конкуренции, тупого начальства. И ужасно хочется плакать. Особенно когда после двенадцати часов работы ложусь в свою холодную одинокую кровать. Вы думаете, Саша меня бросил? Не дождетесь, как говорит старый еврей, когда его спрашивают про здоровье. Просто Саша дежурит.

Саша дежурит в понедельник, потому что в начале недели много больных, и в среду, подменяя коллегу, уехавшего на свадьбу (если в семье восемь братьев и сестер, жизнь плавно переходит от свадеб к похоронам и обратно, можно и домой не заходить!). Саша дежурит в четверг, потому что не будет начальства и его обещали поставить ассистентом, ну и, конечно, в субботу. Кто же дежурит в субботу кроме врачей-эмигрантов!

Если вы думаете, что наш дом ломится от заработанных Сашей миллионов, то отнюдь! Саша работает, как Ванька Жуков – за харчи и науку. Обеды в больнице и правда очень дешевые.

– Тебе не кажется, что они тебя просто используют? Ни один самый захудалый местный врач не согласился бы работать на таких условиях.

– В принципе, – говорит Саша, – в принципе, я всегда очень мало зарабатывал. Просто там, в мире уравниловки, это было не так ощутимо. А здесь – рынок.

– Бывает рынок экономический, а бывает рабовладельческий!

– Да, – Саша улыбается, – иногда я себя и вправду негром ощущаю. Вчера один стажер, пацан сопливый, подходит и заявляет: «Каминский, сбегай-ка в рентген за снимками, а то мне некогда». Некогда ему, представляешь?! У меня в отделении такие стучались, прежде чем в дверь войти!

– Ты его послал, надеюсь?

– Понимаешь, чтобы послать, надо как минимум знать язык. Пока я пытался фразу покрепче составить, успел и в рентген сходить, и вернуться! Смех один! А в принципе, все нормально. Пока я не освою местный язык и особенности, я не конкурентоспособен. Или ты думаешь, кто-то добровольно уступит свою частную практику?

– Но зато, Соня, – Сашины глаза загораются неведомым мне прежде огнем, – какие возможности! Если бы ты только знала, какие возможности! Любые антибиотики, диуретики, стероиды внутривенные. И назначай, что хочешь, были бы показания. А лапароскоп! Да если бы у меня был такой лапароскоп и такие антибиотики, мой Ванечкин никогда бы не умер от сепсиса!

– Какой Ванечкин? – испуганно спрашиваю я.

– Ну, Ванечкин. Я же с ним два месяца бился. Разве я тебе не рассказывал?

– Ты мне никогда ничего не рассказывал.

– Да, правда, извини. Ты ведь, собственно, не интересовалась.

Саша кладет голову на спинку дивана и мгновенно засыпает.

Я не знала, что Саша бился два месяца. И что ему не хватило антибиотиков. И что Ванечкин все-таки умер. Я совсем не знала никакого Ванечкина и понятия не имею, что такое лапароскоп.

Но ведь я, собственно, и не интересовалась.

*      *      *

Если, входя в класс, ученик говорит «здрасьте», если у него вымыты руки и завязаны шнурки на кроссовках – это ребенок эмигрантов.

Я с облегчением перехожу на русский язык:

– Ну как? Все получилось?

– Получилось, – отвечает он, вежливо шмыгая носом, – аваль, бе перек а-шени аккомпанемент непонятный. Там три раза стучать или маспик штаим?

Уже почти год я преподаю фортепиано в консерватории. Консерватория – это районная музыкальная школа для детей, желающих учиться музыке, и родителей, имеющих возможность платить за это довольно большие деньги. Великая страна и величественный язык. Здесь даже туалетный бачок называется ниагара. А что, он ведь тоже своего рода водопад!

А где же учатся взрослые, спросите вы. Что за вопрос! Взрослые учатся в Академии. Музыкальная академия, Академия естественных наук, Академия языка иврит, Академия парикмахерского искусства… Каждый народ имеет право на своих академиков!

За дверью раздается выразительное пыхтенье, и в щелку пролезает палец. За пальцем появляется круглый черный глаз, потом длинная прядь смоляных волос, прикрывающая второй глаз, и вскоре весь персонаж деликатно протискивается и усаживается на пол, разложив вокруг себя тетрадки, ноты и надкусанный бутерброд с шоколадным маслом. Он преданно ест меня единственным функционирующим глазом – разве госпоже учительнице непонятно, что пора прогнать этого нудного предыдущего ученика и только к нему обратить свое внимание и любовь?

Израильские дети обожают учиться музыке. Слух у них потрясающий, и такая же степень свободы. Разноцветные кудрявые головы и загорелые тонкие пальчики с упоением подхватывают любые мелодии и ритмы, вариации и композиции. Потому что музыка – это и есть слух и свобода.

Но не приведи Бог намекнуть на домашнее задание! Вся любовь тут же заканчивается. Потому что еврейский ребенок должен быть счастлив, не переутомляться, хорошо кушать и делать только то, что ему хочется. А если у госпожи учительницы нет подхода к современным детям, то никто и не настаивает. Учителей, слава Богу, хватает. Самый распространенный анекдот про нашу алию: «Если по трапу самолета спускается российский репатриант и в руках у него нет скрипки, что это значит? Это значит, что он играет на пианино».