Там, где цветет полынь

Она дернулась, отступая. Шершавая сухая кожа была горькой и терпкой, словно Рэм только что рвал седую траву. Уля закрыла глаза, пытаясь запомнить этот вкус, укрыть в памяти. Там же, где прочно засели строки из песни. Там же, где остались их пьяная ночь, жаркие поцелуи в темноте коридора, касания в душных машинах, снег, упавший на город, их слова, взгляды, жесты. Все, что делало их – ими. Чужаками, нашедшими родственное там, где его и быть не могло.

И только потом Уля подняла глаза, понимая, что нежности в этом жесте куда меньше, чем страха. Рэм стоял, всматриваясь в темноту. Девушка у лестницы все никак не могла подняться на ноги. Уля слышала, как она копошится, поскальзывается и падает обратно. Грязь плотоядно чавкала.

«Может, стоит помочь?» – слишком спокойно, почти равнодушно подумала Уля.

Но даже не шелохнулась. И только спустя пару бесконечно-мучительных минут окна первого этажа вспыхнули светом. Послышались шаги, потом топот ног по ступеням. Подошедшие к девушке чуть слышно переговаривались. От стоявших у стены их отделяло метров триста. По Улиной спине потекли холодные капли пота, она было дернулась в сторону, но Рэм скосил на нее напряженный взгляд. «Даже не думай» – читалось в нем. И Уля обмякла, чуть сползая вниз.

Возня у крыльца продолжалась совсем недолго. Уля слышала, как хрустит под их ногами замерзшая грязь, как чавкает грязь оттаявшая. Кажется, девушка пыталась вырваться, слабо выкрикивая проклятия, но звук тяжелого удара прервал и это. Остались только жалобные стоны. Когда ночь разрезал звук приближающейся машины, Уля была готова закричать и рвануть прочь, но Рэм осторожно погладил ее пальцами по щеке, и паника тут же улеглась. Девушку волоком подтащили к подъехавшей машине, раздался скрежет, и пронзительный крик заглушился хлопком закрывающейся дверцы.

Рэм убрал ладонь с Улиного лица только после того, как вокруг воцарилась тишина. В тот же миг завыла собака. Совсем уж тоскливо. Этот ее вой словно разбудил притихшую Улю.

– К Гусу повезли… – мрачно проговорил Рэм. – Беглецов всегда к нему возят. Нужно спешить, сейчас в больничке будет пусто, но минут через сорок-час все попрутся на поле… Наказывать провинившуюся.

Он вытащил из пачки сигарету и жадно затянулся. Его руки заметно тряслись, но голос оставался спокойным.

– Мы даже не попытались ей помочь, – прошептала Уля, вглядываясь в тлеющий огонек.

– Ей уже ничем не поможешь. Как, собственно, и нам. Так что смысла никакого… – Сигарета, зажатая между зубами, мелькала в воздухе.

– Мы просто стояли и ждали, пока кто-нибудь выйдет, – не унималась Ульяна. – А ведь могли…

– Могли что? Подхватить бедняжку под руки и потащить? Куда? Ночь, холод, грязь… – Он снова втянул дым. – К тому же там, в больничке, прекрасно знают, что сама она далеко не убежит. Значит, будут искать сердобольных болванов, которые ей помогли.

– Можно было бы спрятаться где-нибудь…

– Ой, перестань. – Рэм отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. – Знаешь, что самое смешное в этом всем? – Он дождался недовольного кивка и продолжил: – Она бы сдала нас сразу, как только очухалась. Может быть, за это ей выдали бы лишнюю таблеточку. Спасти – не спасет, но приятно. Ну что, скажешь, я не прав?

Ульяна недовольно отвернулась. Рэм, конечно, был прав. Полоумная служка тут же побежала бы к хозяину. Прихватив новоявленных спасителей. Но образ плеча, острого, измазанного в грязи, все еще больно обжигал.

– И как мы только стали… такими? – спросила она в пустоту. – Не только мы с тобой. Все люди. Равнодушные, циничные, полые внутри… Как так вышло?

– Если верить твоему папаше, во всем виноваты отравленный туман и старина Гус. – Рэм затянулся в последний раз и затушил сигарету об стену. – Вот пойдем и посмотрим, правда ли это. – И зашагал к больнице.

– Хорошо было бы обвинить во всем высшую злую силу, – проговорила Уля, направляясь следом. – А если нет… Ну, значит, мы сами во всем виновны… и заслужили гнить за стеной.

В ответ Рэм только развел руками. В желтом свете фонаря блеклая полынная метка казалась тонким браслетом, охватившим его запястье.

* * *

Гулкие холодные коридоры слабо мерцали в свете жужжащих ламп. Уля делала шаг и тут же сжималась от страха: эхо разносило каждый шорох, умножало его самого на себя.

– Не дергайся, в этом крыле никого не бывает, – в который раз повторил Рэм, но по его заледеневшему лицу было ясно: он и сам плохо верил в то, что так упрямо твердил.

Они вошли в больницу через маленькую дверь, ведущую в подсобку. Швабры, ведра, мешки с песком, какие-то коробки и грязные тряпки в темноте казались застывшими истуканами, готовыми в любой момент броситься под ноги незваным гостям.

– Меня как-то запрягли посыпать дорожку, три недели горбатился, – шепнул Рэм, на ощупь продвигаясь в глубь комнаты. – Все рабочие… ну, которые нормальные, не Гусовские, тусуются тут между сменами. Черный вход, каморка и лестница в левое крыло. Оно-то нам и нужно.