Там, где ты

Время раньше них добралось до тела Донала и обошлось с ним безжалостно. Требовалось официальное опознание, хотя и Джек, и все остальные родственники в глубине души не сомневались, что это он. В месте, куда Алан наведывался в течение года раз в неделю, нашли свежие и увядшие цветы. В прошлую ночь он все откровенно рассказал полицейским, но наотрез отказался сообщить имена преступников. Через несколько месяцев его ожидал суд. Джек только радовался, что мать не увидит, как человеку, которому она помогла подняться, будет предъявлено обвинение в убийстве ее мальчика.

Джек обсудил все ночные события с членами семьи и рано утром вернулся в Фойнс. Город праздновал фестиваль с той же энергией, что и в первые часы открытия. Не обращая внимания на музыку и песни, он прошел прямиком в свой дом, в спальню, где крепко спала Глория. Сел рядом на постель и стал внимательно смотреть на нее, на длинные черные пряди, прилипшие к розовеющим щекам. Из приоткрытых губ вырывалось тихое дыхание, мерно приподнимавшее и опускавшее молочно-белую грудь. Именно эти гипнотизирующие звуки и движения подвигли его на то, чего он не делал уже целых двенадцать месяцев. Джек наклонился к ней, положил руку на плечо и легонько потряс, чтобы разбудить и пригласить наконец-то в свой, до сих пор закрытый от нее мир. Потом они долго-долго говорили обо всем, что произошло за год, и о том, что Джек узнал за прошедшую неделю, а после на него накатила усталость, и он вместе с Глорией спокойно уснул.

— Я здесь не из-за Донала, — воскресным вечером объяснил Джек, присаживаясь к столу в полицейском участке. — Мы должны найти Сэнди Шорт.

— Джек! — Грэхем устало потер глаза. И его стол, и соседние были завалены бумагами, а стоящие на них телефоны непрерывно звонили. — Мы это уже обсуждали.

— Недостаточно подробно. А теперь послушайте меня. Возможно, Сэнди связалась с Аланом, и он запаниковал. Все может быть. Они могли договориться о встрече, он занервничал, испугался, что она слишком близка к разгадке, и что-то натворил. Не знаю, что именно. Я даже не говорю об убийстве. Уверен, что Алан на него не способен, но, — он помолчал, — может… — Его зрачки расширились от гнева. — Он все же убил ее — запаниковал и…

— Он этого не делал, — прервал Джека Грэхем. — Я вытащил из него все. Он ничего о ней не знает, даже не слышал ее имени. Не мог понять, о ком я говорю. Ему известно лишь то, что вы ему сообщили, то есть что какая-то женщина помогает в поисках Донала. И это все. — Он пристально посмотрел на Джека и проговорил уже мягче: — Пожалуйста, Джек, бросьте это дело.

— Бросить? Но то же самое мне твердили весь этот год, пока я разыскивал Донала.

Грэхем смущенно заерзал на стуле.

— Алан был лучшим другом Донала, и он врал о том, что произошло, целый год. А сейчас, когда у него своих неприятностей выше крыши, вы полагаете, он побежит признаваться, что сделал с какой-то девицей, которая ему вообще до лампочки? Разве раньше я не был прав насчет Алана? — повысил голос Джек.

Грэхем долго молчал, грыз свой уже не существующий ноготь, а потом быстро принял решение:

— О'кей. — Он устало прикрыл глаза и сосредоточился. — Начнем обыскивать район, в котором она оставила автомобиль.

Глава пятьдесят вторая

Напряженно и долго — много часов, дней и ночей подряд — я размышляла о нашей встрече с Дженни-Мэй, но у меня нет слов, чтобы описать день, который мы провели вместе. Слишком сильные ощущения, невозможно подыскать для них слова. Но еще важнее слов был смысл этого события, а он вообще выходил за рамки всего, что поддается объяснению.

Мы ушли от хижины, бросив Бобби, Хелену, Дейзи и Люка, мужа Дженни-Мэй. Нам нужно было много сказать друг другу. Бесполезно воспроизводить наш разговор, потому что мы болтали ни о чем. И как определить чувства, которые я испытала, вглядываясь в повзрослевшую копию красивого портрета, навечно отпечатавшегося в моей памяти? Все равно мне не передать глубину моего восхищения. Восхищение — тоже недостаточно верное слово. Облегчение, радость, экстаз в чистом виде — тоже не то.

Я рассказывала и рассказывала ей о соседях, которых она когда-то знала и чьи заботы не представляли интереса ни для кого, кроме нее. Она описывала мне свою семью, жизнь, все, что делала с тех пор, как я в последний раз видела ее. Я говорила ей о себе. Мы ни разу не затронули тему ее прежнего отношения ко мне. Странно? Нам так не казалось. Просто это не имело для нас значения. Так же ни разу мы не упомянули, где находимся. Тоже странно? Возможно. Но и это было не важно. Мы не говорили ни о прошлом, ни о том, где находимся, а только о настоящем. Об этом самом, сегодняшнем миге. Мы не заметили, как пролетели часы, едва ли обратили внимание на то, что солнце село и взошла луна. Не поняли, что нашу кожу уже не греет жаркое солнце, а холодит вечерний ветерок. Мы не чувствовали, не слышали и не видели ничего, кроме историй, звуков и картинок, рождающихся в наших мыслях, и безостановочно делились ими друг с другом. Может, все это ничего не значит для других, но для меня это важно.