Там, при реках Вавилона

Работали долго, мужественно матерясь и расшвыривая сучья по всему тротуару. С оружием остался Тен.

Митя косился на стекла библиотеки. Фатимы видно не было. Сначала Митя собирался вернуть книгу в библиотеку. Но стыдно было признаваться, что стащил. И он долго откладывал. С Фатимой произошли заметные перемены: она стала брюнеткой, юбка от колена вытянулась до самой щиколотки. "Столичная штучка", - вспоминал Митя и угрюмо пожимал плечами. Книголюбы больше не налетали на ее взгляды, как на кинжалы. И шуточки больше не разили наповал. Она была как-то нарочито невзрачна. Скучна, как некрасивая отличница. Даже по середине улицы шла будто бы с краю. Столь кардинально не менялся ни один из виденных Митей людей. Бывает, молния бьет человека в темечко - понятно, и по-испански заговоришь. А ее? Какая молния? Митя почему-то находил себя обиженным этими ее метаморфозами: если она читала "Пролетая над гнездом кукушки", она не имеет права становиться такой. Несколько дней он даже шпионил за Фатимой. Неужели, думал он, так

можно - просто взять и п е р е д е л а т ь с я? И она ли теперь - она? переделанная?

В конце концов Митя передумал возвращать Псалтирь. Сам он его больше не читал. Устал. Но и таскать просто так не хотел. Он засунул его под тумбу телевизора. А что? Может случиться, кто-нибудь найдет, прочитает. Кто знает, сколько все продлится и как далеко зайдет.

После очистных работ, приветствуемые бойцами из первой роты криками: "Идут мастера чистоты! Вторая гвардии ассенизаторская рота!" - они поднялись в холл.

Был обед, была дрема в актовом зале, был ужин.

Затянутые после инцидента с Лапиным гайки несколько разболтались. После проведенной по всем правилам вечерней поверки офицеры куда-то терялись, и наступала броунова свобода: из номера в номер, с этажа на этаж, без дела, без цели...

Когда рассыпались звезды, Митя поднялся наверх и по мокрому после мытья коридору дошел до своего номера. Дверь была открыта. Хорошо, что открыта, подумал он, не придется идти к дневальному за ключом. Он толкнул ее и вошел. В номере никого не было. И это хорошо, подумал он, - побыть одному перед сном, какая роскошь!

Стянув сапоги, накинув на них портянки, он толкнул свой матрас поближе к стене и сел. Скоро выдадут новые портянки, вспомнил он, зажилить бы эти, чтобы была смена, чтобы стирать можно было. Бойченко подцепил грибок. Самому бы не заразиться... Мелкие армейские заботы успокаивали его. Нужно же как-то выплывать, решил он.

Внизу двигали мебель. По улице проехал БТР. Таракан сидел на плинтусе и ворочал усами. Вышла луна, позолотила пол. Сна не было и в помине. Выспался за день. Чем не жизнь? Любой из твоего призыва позавидует... Митя решил еще посидеть так, подождать, пока затекут мозги, как затекает придавленная рука или нога, и последние мысли юркнут в свои ночные норки, чтобы больше уже не высовываться до утра.

За фанерной стеной напротив слышался обычный разговор. Голос был уже знакомый. Знакомый сам по себе - голос без имени и физиономии. Жил самостоятельно там, за стенкой. Митя ни за что не узнал бы говорившего. Даже если утром будет стоять возле него и, быть может, перебросится с ним парой слов.

Сегодня он разошелся: предается мечтам, играя автоматом.

- Подойду, подниму ствол.

Передернутый затвор говорит: зззанг!

- Ну что, падла, что с тобой делать? Пристрелить тебя, собаку, или заставить в ногах ползать? Наверное, пристрелить.

Следует щелчок спускового механизма.

- Ха! Мимо стрельну. Он в штаны-то нагадит.

Еще раз раскрывается и захлопывается стальная пасть: зззанг!

- А я ему по новой задачку задаю: куда тебе стрельнуть, в башку или в брюхо? Что, сука, задумался? Правильный ответ: в брюхо. А потом в башку.

Щелчок.

Второй голос раздается из дальнего угла:

- Брось х...й страдать. Дощелкаешься.

- Дура, без патронов же не стреляет.

Мягко клацает вставленный магазин, затвор снова говорит: зззанг!

- Вот так стреляет.

- Е...й совсем. Убери в сторону.

Он, видимо, убирает.

- Возьму ему прямо промеж глаз.

- Разряди, балда. Давай.

- Пи...ть команды не было. Хочу кайф поймать, представить, как это по натуре было бы.

- Дай сюда!

Очередь прошивает перегородку насквозь. Митя смотрит на разодранные в местах пробоин обои, на торчащие из них щепки.

Удар пришелся в живот. Еще два - по правой руке.

Митя слышит крики за перегородкой, к ним добавляются крики совсем с другой стороны - кричит дневальный. Потом стучат голые пятки и гудят сапоги. Дверь распахивается, с размаху ударяясь в стену. Плывут белые лица, одно отделяется от общей кучи и разбухает прямо перед его носом. Лопается с коротким матюком, обдав его запахом черного хлеба. Снова топот, больно трогают за живот. Потом наконец сон.

Скрип. Скрип и голоса. Он решил, что это снова - едет телега по бездорожью... Сейчас он повернет голову и увидит мальчика с льняным чубом, сидящего в ней, и рядом шинель с поднятым воротом.