Там, в гостях

Если держать клапан палатки опущенным, то из-за духоты долго в ней не просидишь. Если же клапан приподнять, то налетят мухи. На острове обитают крупные жуки-попрыгунчики, которые так и скачут по крыше палатки, барабаня по ней, как дождевые капли. Звук настолько похож, что порой я обманываюсь, решив, что посреди изнуряющей жары каким-то чудом пошел дождь. Но стоит высунуться наружу, и моим глазам предстает все тот же колючий и сухой, как лист, остров да словно усыпанное алмазами море. От жары, что изливается с неба, мысли в голове словно бы испаряются. О солнце даже не вспоминаешь: оно висит прямо над головой, и его просто не видно.

Ганс и Вальдемар кухарят в разваленной хижине без крыши. Ганс, надев старую засаленную шляпу Амброза, помешивает палочкой бульон из козлятины. Стоит приблизиться к полкам с продуктами, как тут же в воздух поднимаются тучи яростно гудящих мух. Однако единственный звук, который ни на минуту не прерывается, – это стрекот цикад. Если долго прислушиваться к нему, он станет бесить, как миллионы телефонных аппаратов, когда они звонят и никто не снимает трубку.

А потом внезапно с холма доносятся крики – строители предупреждают, что сейчас рванет динамит. (Впрочем, могли бы и не беспокоиться, потому что орать они принимаются все равно лишь в самый последний момент, и бежать в укрытие времени нет.) Взрывать основание под резервуар они закончили, теперь крошат камень для строительства. Они вроде и опытные, но при этом понятия не имеют, сколько использовать динамита: либо возьмут слишком мало, либо слишком много. Мы привыкли не обращать внимания на их вопли, вслед за которыми раздается нелепейший выстрел петарды. А потом, когда совсем этого не ждешь, весь остров содрогается от чудовищного взрыва; над нами пролетают валуны – какие-то падают на лагерь, какие-то в море. Раз-другой разнесло хижины и придавило палатки; счастье, что никто пока не пострадал.

Строителям очень интересно, чем мы заняты. На днях они заглянули в палатку и смотрели, как я набираю текст на машинке; при этом они комментировали и посмеивались, точно туристы, забредшие в местный квартал поглазеть на мастера за причудливым ремеслом. Когда они пришли, я как раз пытался настрочить письмо матушке и почти отчаялся, потому как написать об этом острове кому-то, кто ни разу тут не бывал, вообще невозможно. Но перестать печатать, пока на меня глазели строители, я не мог – это испортило бы им все веселье. Вот я и стучал по клавишам, перебирая цитаты, глупые и грязные словечки, не сводя глаз с листа и делая вид, будто не замечаю присутствия рабочих, пока те сами не заскучали и не ушли.

Чем лучше я узнаю Амброза, тем больше он меня удивляет. С утра до ночи он не ведает отдыха. Работу умудряется сделать даже из распития спиртного. У Амброза вечно простой и скромный вид занятого человека.

Частенько он предлагает Гансу отведать какое-нибудь невероятно мерзкое блюдо просто потому, что оно очень дешевое. Ганс считает это признаком скряжничества, а как по мне – это обыкновенное безразличие. Подобного отношения к неудобствам и тяготам, которое проявляет Амброз, ждешь от великого героя или святого. Сам он не понимает, какими качествами наделен, а потому хочет видеть их в нас. Будь Амброз командиром и если бы солдаты отказались последовать за ним в заведомо безнадежный поход, ему бы и в голову не пришло винить их в трусости. Сказал бы просто, что они капризны.

Снова и снова мне вспоминается один из шекспировских королей – изгнанник, но не без надежды, – вот как он рассуждает о своем королевстве: