Там внизу, или Бездна

— Друг мой, сознайтесь откровенно, что я надоела вам!

Он бурно отрицал, но она покачала головой.

— Подумайте, — защищался он, — в чем вы упрекаете меня? Что я послал вам короткое письмо? Но у меня сидел гость, я торопился, мне некогда было нанизывать слова! Что я не назначил вам свидания раньше? Но я не мог! Я предупреждал вас, что связь наша должна быть осмотрительной, что нельзя видеться часто. Мне кажется, я ясно изложил вам те основания…

— Очевидно, я такая глупая, что не поняла ваших оснований. Помнится, вы говорили что-то о вашем семейном положении…

— Да.

— Это немного туманно!

— Я не могу, однако, раскрыть вам всего, объяснить вам… Он остановился в раздумье, не порвать ли ему с ней под этим предлогом, не откладывая. Но вспомнил, что надеется получить через нее сведения о канонике Докре.

— Что же? Говорите.

Он покачал головой, соображая, как бы выдумка не вышла грубой или пошлой.

— Раз вы заставляете, и как это ни тяжело мне, сознаюсь вам, что у меня любовница, с которой я связан рядом лет. Прибавлю, что теперешние наши отношения — чисто дружеские…

— Согласна, — прервала она его, — что ваши семейные доводы более чем основательны.

— Подождите, — продолжал он, понизив голос, — этого мало — у меня от нее ребенок!

— У вас ребенок!.. Бедный друг мой! Она поднялась.

— Мне остается лишь уйти. Прощайте, вы больше не увидите меня.

Он сжал ее руки и, довольный выдумкой, совестясь вместе с тем за свою беззастенчивую ложь, умолял ее остаться.

Она отказалась. Он привлек ее к себе, ласкал, целовал ее волосы. Она погрузила в его глаза свои туманные зрачки.

— Пусти, — проговорила она, — дай мне раздеться!

— Нет, не надо!

— Пусти!

«Опять начинается сцена прошлого вечера», — пробормотал он, уныло опускаясь на стул. Он чувствовал, как пронизывает его неизъяснимая печаль, давящая тоска. Он разделся возле камина и сидел, греясь у огня, ожидая, пока она ляжет. В постели снова обвилось вокруг него гибкое и холодное тело.

— Так правда, значит, я здесь в последний раз?

Он не отвечал, понимая, что она вовсе не хочет разрыва, боясь сковать себя неосторожным словом.

— Скажи!

Чтобы не отвечать, он припал в поцелуе к ее шее, скрыл у нее на груди свое лицо.

— Шепни мне это в мои губы!

Он прильнул к ней, желая, чтобы она замолчала… и отпрянул разочарованный, усталый, в счастливом сознании, что исчерпалась страсть… Они лежали, и она обвила рукою его шею, терзала ему рот. Но его слабо волновали ее ласки, и не проходила печальная истома. Тогда, согнувшись, она как бы пронзила его тело… он ответил воплем страсти.

— Ах! Наконец-то слышу я твой крик! — промолвила она, вдруг выпрямляясь.

Бессильно откинулся он на спину, распростертый, истерзанный, неспособный связать двух мыслей в голове, мозги, казалось, трепещут, разрушаются в черепе. Пришел, однако, в себя, встал и, уступая ей спальню, направился одеваться в рабочий кабинет.

Полоска света, роняемая свечой, стоявшей напротив на камине, скользила между задернутыми занавесями, разделявшими оба покоя.

Проходя мимо, Гиацинта то заслоняла, то освобождала огонек свечи.

Она заговорила:

— Бедный друг мой, неужели у вас ребенок?»

Подействовало», — подумал он.

— Да, маленькая дочь.

— Сколько ей лет?

— Скоро шесть, — и он начал описывать: — Очень умная, белокурая, живая, только хрупкого здоровья. Она всегда нуждалась в усиленном попечении, требовала беспрестанных забот.

— Как печальны, должно быть, ваши вечера, — ответила она растроганным голосом из-за занавесей.

— Еще бы! Подумайте только, что станет с этими несчастными, когда я умру?

Он увлекся, кончил тем, что сам поверил в существование ребенка, проникся нежным чувством к девочке, к ее матери. Дрожал его голос, а на глазах чуть не выступили слезы.

«Да, друг мой несчастен», — подумала она, раздвигая занавеси и, одетая, входя в комнату. — Оттого-то, наверное, он даже смеется с таким печальным видом».

Он рассматривал ее. В этот миг он не сомневался в искренности ее влечения. Привязанность ее казалась неподдельной. И зачем стремится она к исступлениям плоти? Они могли бы остаться друзьями, обуздывать в себе неумеренность греха, отдаваться прелестям любви, не погружаясь в излишества тела.

Нет, это невозможно, решил он, вглядываясь в ее пепельные глаза, в хищный, истерзанный рот.

Сев за письменный стол, она играла ручкой.

— Вы работали, когда я пришла? Что ваш Жиль де Рэ?

— Подвигается, хотя я натолкнулся на препятствие. Чтобы успешно описать сатанизм средних веков, необходимо окунуться в эту среду, в крайнем случае воссоздать ее себе искусственно, узнать окружающих нас приверженцев дьявольского культа. Я думаю, что в общем душа все та же: изменились действа, цель осталась прежней. — Он пристально взглянул ей в лицо и, убедившись, что ее растрогала повесть о ребенке, откинул осторожность и объяснился:

— Ах, если бы ваш муж поделился со мной сведениями о канонике Докре!

Она сидела, не двигаясь, ничего не отвечая. Затуманились лишь ее глаза.

— Шантелув, правда, подозревает нашу связь…

Она прервала его: