— Мужу нет никакого дела до наших отношений, каковы бы ни были они. Я не сомневаюсь, что он страдает, когда я ухожу из дому. Страдал, конечно, и сегодня, догадываясь, куда я пошла. Но я не допускаю никакого права проверки ни сего стороны, ни с моей. Подобно мне, он свободен идти, куда ему заблагорассудится. Я обязана блюсти его дом, заботиться о нем, холить, любить его любовью преданной подруги, и я исполняю это от всего сердца. Но его не касаются мои поступки и, смею полагать, в равной степени и никого другого…
Голос ее звучал отчетливо, был исполнен решимости.
— Черт возьми! — воскликнул Дюрталь. — Однако вы несколько суживаете роль мужа в брачной жизни.
— Я знаю, что общество, в котором я живу, не разделяет этих мыслей, по-видимому, вы также относитесь к ним отрицательно. В первом моем браке они явились источником горя и раздоров. Но я обладаю железною волей, перед которой гнется тот, кто меня любит. Я ненавижу также ложь. Когда через несколько лет после замужества я отдалась другому, я откровенно объявила об этом мужу, созналась пред ним в своей вине.
— Смею спросить, как отнесся он к подобному признанию?
— Он так мучился, что в одну ночь его волосы поседели. Он не смог примириться с тем, что ошибочно, по-моему, называл изменой, и покончил самоубийством.
— А!.. — заметил Дюрталь, изумленный спокойным, решительным видом этой женщины. — Но если б он сначала задушил вас?
Она пожала плечами и сняла волосок кошки, приставший к и платью.
— Значит, — продолжал он, помолчав, — вы теперь почти свободны, ваш второй муж терпит…
— Оставьте, прошу вас, в покое моего второго мужа. Он прекрасный человек и заслуживает лучшей жены, чем я. Мне решительно не в чем упрекнуть Шантелува, и я люблю его как могу. И, знаете, поговорим лучше о чем-нибудь другом. Довольно, у меня из-за этого вопроса неприятностей с духовником, который воспретил мне причащаться святых тайн.
Он наблюдал ее, видел перед собой новую Гиацинту, женщину своевольную и жестокую, не известную ему с этой стороны. Когда она рассказывала о самоубийстве первого мужа, он не уловил в облике ее ни единой черточки волнения, ни малейшего намека на сознание своей вины, от нее веяло неумолимостью, а всего несколько мгновений перед тем, поверив выдумке Дюрталя, что он отец, она жалела его, он ощущал ее взволнованный трепет. А что если она только разыгрывала комедию, думал он, как я сам!
Его изумил неожиданный оборот их разговора. Он искал предлога снова свести беседу на занимавший его вопрос, от которого отдалилась Гиацинта, — о сатанизме каноника Докра.
— Выкинем это из головы… — оборвала она, приблизившись, и, улыбаясь, опять превратилась в женщину, которую он знал раньше.
— Но если из-за меня вы лишены причастия…
Она прервала его.
— Вы жалуетесь, что вас не любят? — и она закрыла поцелуями его глаза.
Он из учтивости сжимал ее в своих объятиях, но, почувствовав, как она дрожит, благоразумно отстранился.
— Так у вас суровый исповедник?
— Он человек непреклонный, старого закала. Я выбрала его намеренно.
— А мне кажется, что на месте женщины я избрал бы себе, наоборот, духовника ласкового и податливого, который не бередил бы грубыми пальцами сокровенные царапины моих грехов. Я хотел бы видеть его терпимым, смягчающим тяжесть покаяния, нежнейшими жестами выманивающим признания. Правда, при таких условиях подвергаешься опасности влюбиться в духовника, а так как и он в свою очередь не слишком тверд, то…
— Это кровосмешение, не забывайте, что исповедник — отец духовный! Мало того, на священнике почиет благодать. И, следовательно, это святотатство. О! Как безумствовала я! — в порыве внезапного волнения воскликнула она, отвечая своим мыслям.
Дюрталь наблюдал. Искорки зазмеились в ее странных близоруких глазах. Не подозревая, он, очевидно, обнажил самую сердцевину ее порока.
— Скажите, — он усмехнулся, — по-прежнему обманываете вы меня с моим призрачным двойником?
— Не понимаю вас.
— Посещает вас по ночам инкуб, который на меня похож?
— Нет, меня вовсе не тянет вызывать образ ваш с тех пор, как я обладаю вашим телом, вашей живой плотью.
— Вы восхитительное олицетворение сатанизма!
— Возможно… я близко знала стольких священников!
— Я одобряю вас! — ответил он с поклоном. — Но будьте ко мне благосклонны, дорогая Гиацинта, ответьте, прошу вас: знаете вы каноника Докра?
— Если хотите — да!
— Расскажите, каков человек этот, о котором я столько слышу!
— От кого?
— От Гевенгэ и де Герми.
— А! Вы знакомы с астрологом. Да, раньше он встречался с Докром у меня, но я не подозревала о сношениях каноника с де Герми, который в то время не бывал у нас.
— Они совершенно незнакомы. Де Герми ни разу не видел даже каноника. Знает его лишь по рассказам Гевенгэ.
Скажите, истинны ли все обвинения в святотатствах, возводимые на этого священника?
— Не знаю. Докр блестящий человек, высокоученый, хорошо воспитанный. Был даже духовником некоей особы королевской крови, и не выйди он из духовного звания, конечно, достиг бы епископского сана. Я слышала о нем много худого, но в клерикальном мире столько сплетен!
— Значит, вы знали его лично?