Там внизу, или Бездна

Внутри памятник также нисколько не религиозен и не художествен. Мне нравится только воздушный склеп славного Карэ! Дюрталь осмотрелся вокруг. Площадь довольно безобразна, но как веет от нее провинциальной задушевностью! Без сомнения, ничто не сравнится уродством с этой семинарией, источающей холодный, прогорклый запах госпиталя. Далек от совершенства и фонтан с многоугольной чашей бассейна, с вазами, напоминающими суповые миски, с увенчивающими желоб львами, с прелатами в нишах. А эта Мадонна, наводящая тоску своим казенным стилем! Но, в общем, площадь вместе с прилегающими к ней улицами Сервандони, Гарансьер, Феру дышет безмолвным благодушием, елейной важностью. Она напоминает забытую афишу, курится слабым ароматом ладана. Площадь превосходно согласуется с домами смежных старинных улиц, с благочестивыми ремеслами квартала, мастерскими икон и дароносиц, религиозными книжными лавками, торгующими книгами в обложках коричневого, сероватого, мускатного или сиреневого цветов!

Да, здесь ощущаешь ветхость и безмолвие. Площадь была почти пуста. Несколько женщин поднимались по ступеням паперти мимо нищих, которые бормотали «Отче наш», позванивая в чашечках грошами. Дамам с белесыми глазами кланялся духовный, держа под мышкой книгу, переплетенную в черное сукно. Скакали собаки. Бегали друг за другом и прыгали через веревочку дети. Проехали почти пустыми огромный шоколадного цвета омнибус де ла Виллет и маленький желто-медного цвета линии Отэйль. На тротуаре близ будки кучка извозчиков болтала около экипажей. Было бесшумно и безлюдно, и зеленели деревья, как на тихом пригородном гульбище.

«Когда потеплеет и станет яснее, я поднимусь как-нибудь на колокольню», — думал Дюрталь, снова углубившийся в созерцание церкви. Но сейчас же покачал головой. К чему? Париж хорош был с птичьего полета в средние века, но не теперь! Не лучше, чем с вершин других башен, развернется передо мной столпотворение серых улиц, прорезанных белеющими артериями бульваров, испещренных зелеными пятинами садов и скверов, а вдали протянутся цепи домов, похожих на выставленные рядами кости домино с чернеющими точками окон.

Тонут в груде жалких памятников позднейшего происхождения здания с резко очерченным силуэтом в этой трясине крыш: Собор Богоматери, св. Капелла, св. Северин, св. Етьен на горе, башня св. Иакова. И нисколько не хочется мне созерцать рядом с ними такой образец искусства галантерейных торговок, как Оперу или арку Победы, напоминающую дугу моста, или, наконец, полый подсвечник Эйфелевой башни!

Достаточно нагляделся я на них в отдельности на мостовой внизу, на поворотах улиц.

Не пора ли обедать? Сегодня свидание с Гиацинтой, и мне раньше восьми следует быть дома.

Он зашел в гастрономическую лавку неподалеку и в опустевшем к шести часам зальце спокойно мог вслушиваться в свои мысли, поедая старую, не испортившуюся говядину, запивая ее искусно подкрашенным вином. Размышлял о госпоже Шантелув, но главным образом о канонике Докре. Все чаще стал он задумываться над таинственным священником. Что творилось в мозгу этого человека, приказавшего вытатуировать на своих подошвах распятие, чтобы всегда попирать его? Какая раскрывалась в этом ненависть! Негодовал ли он, что не дарованы ему блаженные восторги святого, или питалась горечь его источником более низменным, и он досадовал, что не достиг верховных степеней священства? Безмерная гордыня и необузданная злоба владели, конечно; этим служителем церкви. В стремлении самоутверждения он не огорчался даже тем, что внушает людям отвращение и страх. Как захлебывается, наверное, в наслаждении душа, излюбившая злодейство, именно таким казался каноник, истомляя в муках врагов своих при помощи безнаказанного колдовства!

Наконец, вспомним, что распаляет к безумным утехам святотатство, соблазняет неслыханным порывом мерзостного сладострастия. Человеческое правосудие не преследует теперь его, и, творясь безнаказанно после средневековья, оно стало преступлением трусов. Но для верующего оно запредельность зла, а Докр верит в Христа, ибо ненавидит его!

Какое чудовище в образе священника! Дюрталь не сомневался, что отношения его к жене Шантелува были проникнуты мерзостным распутством. Да, но как заставить ее высказаться? Прошлый раз она наотрез отказалась от объяснений по этому вопросу. Кстати, у меня сегодня вечером нет никакого желания претерпевать причуды ее похоти, и я скажу, что нездоров и мне необходим полный покой.

Она пришла через час после его возвращения домой и, выслушав его выдумку, посоветовала выпить чашку чая. Он отказался. Приласкавшись и расцеловав его, она слегка отодвинулась и заговорила:

— Вы слишком много работаете. Знаете, вам надо развлечься. А пока, чтобы убить время, не поухаживать ли вам за мной, до сих пор роль эту без роздыха исполняла я одна! Нет? Такая мысль не улыбается вам? Поищем что-нибудь другое. Не поиграть ли нам в прятки с кошкой? Вы пожимаете плечами… Что ж, если ничто не в состоянии рассеять вашу скуку, поболтаем в таком случае о вашем друге де Герми… Что поделывает он?