Там, впереди

— Балансируется, — согласился Табунов. — Это вот в сорок пятом было, в Германии, наступали в обход Берлина. На полях у них хозяйствовали хорошо, канавы тут, канавы там, и осушка, когда надо, и подпитка. А для артиллерии нож острый, прикажут позицию сменить, расстояние всего ничего, но через канавы-то как? В лес за настилом не побежишь, не всегда близко, в обход не покатишь, не положено, и к дьяволу в зубы попасть очень даже просто. Говорю себе: «Мысли, Антон, соображай, пока голову не отвинтили, должна выручку оказывать». Придумал — колейные мостки сколотили, с собой возим. Подъехал к канаве, перекинул — и там, перескочил, на борт взвалил — поехал. Что легко, не сказать, по спине на таком маневре гуд идет, но ничего, к пушкам слабосильного народу не ставят, справляемся… Ну, однажды срочная смена позиций, свой дивизион перекантовали, а следом другой прет — помоги, выручи, смилуйся. Объяснял — некогда же, матюками, извиняюсь, вразумлял, что срочный приказ, — не отстают, того гляди, гимнастерки слезами стирать станут. Помог — свои же люди, тем более — артиллеристы. Командир их сто спасибо отсыпал, чуть целоваться не полез, золоченые трофейные часы за выручку подарил, и сейчас где-то в шкафу валяются. Так это одно дело, а другое — справа немецкие танки выскочили, пять штук. Мать честна — аж земля тесна! Как тогда отбились, из памяти вон, только плечо мне осколком чикнуло — раз, командир мой стружку снял и представление на второй орден отложил — два. Все в одну полу свалилось — и благодарность, и подарок, часы эти, и шкура на плече подрана, хорошо, не до кости, и мытье с катаньем. Сбалансировалось! Тут же, на хозяйстве, того канительнее. Люди знаете какие у нас пошли?

— Люди — как люди…

— Я и не говорю… Только мне они с той стороны заметнее, какой ко мне становятся… требования у них поперед моих возможностей вон как выскакивают, аллюром три креста шпарят. Село я больше чем на треть перестроил, вон красуются эти, как их, коттеджи. Так остальные жмут — и нам давай! Молодые тоже — выдашь дом, останемся, не выдашь, в город уедем. Другой еще в понятие не вошел, день с грехом пополам на тракторе попахал, а вечером на нем же за пять километров в другое село по водку махнул, у себя брать неудобно, разговоры пойдут… Тьфу! Ну, это разберемся, главное — нет у меня такого кармана, чтоб взял и все сразу вынул. Три года назад баллонный газ организовал, перебои бывают с подвозкой, но ничего… так теперь, что день, то настырнее, постоянный требуют. Трасса газопровода в семи километрах, на областном уровне не препятствуют, а трубы где возьму? Их для подводки да разводки километров за тридцать надо… Не слыхали, черт души где-нибудь не скупает? Заложу за эти трубы, ведь помру, тело все одно земле предадут, а душа без тела мне и самому не нужна, фу! — только и всего…

Правду брат сказал, что любит этот Антон Табунов поговорить. Только намешивает разное, вместе много, не обхватить и не связать — то на хвастовство подскочит, то на нехватки приплачется, люди у него то лучше всех по краю, мастаки и в делах заботники, то в характере, как ежи, колючками обросли и его положения не понимают…

Потом, когда по-своему из конца в конец накатался, на меня перешел — где воевал, как? Накинулся — чего посильно не работаю? Объясняю — рука осколком порчена, по непогоде, бывает, так жует, что хоть в крик. Прифыркнул: «Ну, прервись и покричи, потом опять. Гвардия не сдается!» Поинтересовался — рука какая? «Правая, говорю, в том беда. На левую переучиваться — не тот компот». Сбавил голоса своего, уяснил, но все же буркнул: «Ничего, и левую к чему-нибудь приспособить можно. Дел на свете всяких — неперечислимо». А собравшись уходить, приманку подкинул:

— У нас весной сторож помер, за восемьдесят было. Может, займешь должность? И пенсия идти будет, и наша плата, и для здоровья польза. Нам, ветеранам, до времени ни за что помирать нельзя, на свете вон чего делается, как бы пальба не началась. Мы на земле для крепости духа нужны.

Про жилье сказал — устроится, коттедж этот самый он мне шиш отвалит, небольшой старый домик пустует, хозяева переехали — отдаст. Я опять про руку: дескать, из ружья стрелять, если доведется, неспособно. Он — в зубоскальство:

— Это в кого ты тут стрелять разгоняешься? Свои у нас не тянут, совместно отучились, со стороны кто найдется, чего в склад переться, найдет где поближе лежит. И книжки читать не запрещаю, засвети в сторожке огонь и порть глаза хоть до зари, еще и лучше, думать будут — вон какой тороватый…