Там, за рекой

Медведь мог и не видеть оленей: внизу ещё держалась темнота. Ему захотелось спуститься с неприветливой вершины. В седловину, полную снега, он съехал головой вперёд, притормаживая передними лапами, и в конце все-таки перевернулся через голову. Перед ним на крутизне оказался ещё старый снежник, присыпанный сверху молодым снежком. Вниз покатился камень. Медведь внимательно проследил за ним и столкнул, уже нарочно, второй. А потом, презирая крутизну, сел и, как на салазках, поехал сам. Молодой снег бугрился перед ним, сугроб скрыл зверя, но когда горка кончилась, медведь очень громко зафыркал и показал из снега довольную морду. Проехался…

Оленуха большими скачками помчалась прочь. А Хобик остался.

Когда оленуха в последний раз оглянулась, она глазам своим не поверила: её воспитанник, грациозно выбрасывая ноги, носился по кругу в пяти метрах от медведя, а тот, в свою очередь, неуклюже подбрасывал зад и, вывалив от удовольствия язык, делал круги, временами чуть-чуть не сшибаясь с Хобиком.

Какой ужас!

Оленуха скрылась в лесу.

Посветлело. Наигравшись, Лобик лёг на бок и покатался, задирая лапы вверх. Хобик приблизился и тоже лёг в четырех метрах от медведя. Так они отдыхали минут десять, молчаливо взирая друг на друга. «Ну что, брат?» — «Да ничего, брат!» — «Ну, раз ничего…» Лобик лениво поднялся. Встал и олень. Пошли вдоль склона, изредка срывая траву.

Вдруг Лобик взъерошился. Оленёнок отскочил. Он разглядел перед медведем черно-красную полоску гадюки. Змея угрожающе покачивала головкой и шипела. Лобик поднялся на дыбы, сделал шаг, другой и обрушил на неё сомкнутые лапы. Хобик испугался и убежал.

4

Лобику чего-то явно не хватало для полноты жизни. Редкие встречи с друзьями детства, особенно с оленёнком, забавляли его, приносили радость, но очень кратковременную. Все остальные дикие олени, которых Лобику приходилось встречать в лесу и на горах, не испытывали к нему абсолютно никакой симпатии и убегали сломя голову, повергая медведя в изумление. Ведь он не хотел им зла! Медведь, ещё не отведавший крови, попросту не знал, что могут сделать — и не раз делали — его старшие собратья с оленями, память которых в свою очередь прекрасно хранила информацию об этой опасности.

Редкие встречи с Архызом доставляли Лобику великое наслаждение. С овчаром можно было досыта наиграться, даже побороться, но Архыз был вечно какой-то занятый, он уделял Лобику так мало времени и так все время спешил куда-то, что покидал друга часто в самый разгар весёлых игр. Невнимательный приятель!

Что же касается людей, то уже известный нам случай с дорожниками научил Лобика уму-разуму: он остерегался их, старался не попадаться на глаза. Исключение делалось только для одного — для Саши Молчанова, которого Лобик хорошо помнил по рукам, дающим лакомство. Но Саша редко встречался.

Все остальные животные, с кем приходилось ему сталкиваться во время бесконечных странствий по своим угодьям, уступали дорогу или убегали как можно скорей.

Так и бродил по лесам и лугам высокогорья одинокий, уже большой медведь-подросток, которому исполнилось полтора года. Он, повторяем, освоился с одиночеством, но временами какое-то смутное желание рождалось в нем, и Лобик не мог понять — что же это за желание.

Лишь раз встрепенулось в нем все родственное, когда на границе своих владений увидел он большую и спокойную медведицу с двумя медвежатами в самом, можно сказать, прекрасном детском возрасте. Медвежата бросились к нему и затеяли было игру, которая у людей называется «куча мала». Лобик блаженствовал. Но осторожная медведка так угрожающе рявкнула, что дети кубарем подкатились под ноги ей, а Лобик, увидев недвусмысленное намерение дать ему взбучку, ретировался.

Не повезло ему со своими родичами, и от этого в обиженном сердце Лобика осталась пустота.

Голодным он не был, если не считать нескольких противных дней со снегом и дождём.

Лобик узнал вкус пчелиного мёда.

От продолговатого дупла, скорее щели, в старом, молнией посечённом клёне пахло так вкусно, что у Лобика заслезились глаза. Он долго обхаживал привлекательное дерево, где вились пчелы, а в сумерках, когда рой поутих, рискнул начать операцию.

Проворно залез на клён, уцепился зубами за край дупла и с одного раза отодрал большой кусок коры с древесиной. В глубине дупла угрожающе загудело. Но он успел ещё до массового вылета пчёл засунуть внутрь лапу. Она погрузилась во что-то мягкое, хрусткое, и запахло так, что Лобик забыл обо всем на свете. Вытащив лапу, густо обмазанную мёдом, воском и приклеившимися пчёлами, он лизнул её раз, другой и задохнулся от наслаждения. Увы, в следующее мгновение ему в нос, уши и около глаз уже впилось с десяток жал. Боль заставила зареветь, Лобик юзом сполз по стволу, упал в траву и, придерживая медоносную лапу на весу, побежал в кусты. Рой догнал и облепил его. Он катался, кряхтел, весь вымазался мёдом, тёрся мордой о землю, пока наконец обезумевшие пчелы не отстали.