Там, за рекою, — Аргентина

Слово «criollo» имеет свои корни в латинском «creare» — создавать, рождать. Уже в XVI веке им обозначались люди, которые родились в Вест-Индии и на Антильских островах от испанцев и хотели отличаться от испанских переселенцев, индейцев, негров и мулатов. Уже тогда это название явно носило характер высокомерия, расовой дискриминации. Креолы, или по-аргентински — криожьё, в этом отношении ушли значительно дальше, чем новоиспеченные дворяне XVI века. Они отмечены печатью неприкрытого национализма, это вне всякого сомнения. Все криожское — это наше, чистокровное, чисто аргентинское. Этим духом несет от всех официальных выступлений государственных деятелей, начиная от президента Перона и его жены.

По возвращении из Бразилии и Уругвая мы попали на празднование Первого мая перед президентским дворцом Каса Росада. После речи президента Перона слово взяла его светловолосая жена Эва Дуарте де Перон, известная по всей Аргентине под уменьшительным именем Эвита.[25] Она очень хорошо знала, как возбуждать симпатии масс, и поэтому через все ее выступления красной нитью проходил целый ряд вариаций на тему «Я одна из вас, я — криожья». Многотысячная толпа, собравшаяся на Пласа де Майо и в прилежащих улицах, восторженно рукоплескала ей и скандировала: «Эвита, Эвита, Эви-и-и-та…»

И поэтому сегодня название «криожьё» — это прямая противоположность словам «эстранхеро», «гринго» или «интрусо», которые являются всего-навсего логическими ступенями весьма мало уважаемых понятий: иностранец, новичок, чужак. Просто невероятно, что здесь, особенно при новом режиме — перонизме, так быстро удалось объединить национальные элементы самого различного происхождения и создать из них новую гомогенную нацию. Одним из средств было насильственное закрытие общества «Uni'on Eslava», объединявшего все ветви славянских поселенцев в Аргентине. Вся его собственность была конфискована, руководители арестованы, сеть организаций ликвидирована.

Профессор университета в Буэнос-Айресе Алехандро Е. Бунге некоторое время назад опубликовал весьма интересные демографические материалы об Аргентине. Он исследовал линию развития иммиграции и пришел к любопытным выводам. Из общего количества населения в 1914 году 7885 тысяч человек 5527 тысяч были креолы, то есть рожденные в Аргентине от предков-европейцев. Остальные 31, 2 процента были переселенцы первой генерации, рожденные за пределами Аргентины. К 1940 году численность населения возросла до 13130 тысяч, из которых число переселенцев составляло уже только 13 процентов. Профессор Бунге утверждает, что космополитическая Аргентина скоро станет страной без иностранцев, и доказывает это наглядными диаграммами в виде деревьев, на которых с первого взгляда видно, как крайние нижние ветви, обозначающие младшее поколение переселенцев, быстро поднимаются вверх, а принадлежащие старшему поколению — быстро отмирают.

Эти перемалывающие национальности жернова вращаются безостановочно. Они уже давно затягивают и нашу многочисленную колонию, живущую в Чако, хотя многие чаконцы стараются это скрыть. И только представители старшего поколения как-то инстинктивно пытаются уберечься от них. Они сделали для этого почти все, что было в их силах. Они основали чешские общества, чешские хозяйственные кооперативы, сокольские объединения; отмечали национальные праздники своей родины и дни рождения президента, старательно репетировали чешские любительские спектакли, издавали газеты для земляков, построили на собственные средства даже школы и добивались от аргентинского правительства только одного: прислать им аргентинского учителя и разрешить дополнительные курсы родного языка, чтобы дети не забывали языка своих отцов. А второму поколению нет никакого дела до всех этих усилий. Это только осложняет ему жизнь.

Образ мышления детей ярче всего проявляется в играх. В это время их мысль непосредственна и прямолинейна, как путь мяча, летящего в ворота.

— Dame una atomikal — орал по-испански маленький Панчо, или по-чешски. — Франтишек, под окнами нашей комнаты, где ребята из чешского интерната гоняли пелоту — мяч. — Дай-ка мне одну атомную!

Ни разу он не крикнул того же по-чешски, хотя вынужден был говорить на языке своего отца каждый раз, когда мы пускались с ним в беседу. Но он очень скоро сдавался и с третьей фразы снова переходил на испанский. Точно так же было и с детьми, которые носили нам обеды из кухни, помещавшейся в другом здании. Они здоровались с нами по-чешски, роняли несколько фраз, чтобы избежать долгих разговоров, и, как только оказывались за дверью, ставили крест на чешском языке.

Вот что случилось приблизительно через месяц после нашего приезда в Чако. В тот день в Лондоне на Олимпийских играх происходила встреча по баскетболу между Аргентиной и Чехословакией. В полдень нам сообщил об этом восемнадцатилетний сын управляющего интернатом. Он уже закрывал за собой дверь, но вдруг обернулся и сказал:

— Ну погодите, мы вам влепим!

Вот тебе и на! Сын родителей из Моравы говорит по-чешски, что они нам, чехам, влепят.